Три дня в Сирии - Михель Гавен

— Как же, переворачивали, — растерянно сказала мать. — Надо же за ним подтирать. В больницу я его не отдам, — запротестовала она, — невозможно. Там его окончательно угробят.

— Мне вы его отдадите? — спросила Джин и выпрямилась, встав перед ней. — Лично мне? Я отвезу его не в больницу, а в закрытый госпиталь, в очень хорошие условия. Только там, при наличии всего необходимого оборудования и консультации окулиста, смогу сделать ему операцию, которая спасет ему если не глаз, то, во всяком случае, жизнь. Здесь ничего толком нельзя сделать, кроме как оказать первую помощь. Он может умереть от заражения крови, от паралича сердца, и так далее. Есть только одна возможность выжить — ехать в клинику. Вы поедете с ним, для большего спокойствия, — пообещала Джин, взглянув на Милюка. Тот кивнул, подтверждая. — Вы будете ухаживать за ним. Все будет происходить на ваших глазах, я обещаю. Никаких тайн, вы все будете знать. Решайте.

Мать нервно дергала концы платка и потом, опустив голову, прошептала:

— Мне надо спросить отца.

— Хорошо, — согласилась Джин. — Идите спросите, а я пока проведу первичную обработку раны, наложу повязку. Надо ввести лекарства и поставить физраствор. У юноши явное обезвоживание, — заметила она. — Сам он не пьет, практически все время находится в бессознательном состоянии, а иным способом у родственников не было возможности обеспечить его водой. Посветите мне, Милюк, — попросила Джин и, закатав рукав рубашки раненого, начала устанавливать катетер.

— Держите бутылку с физраствором, — попросила она Милюка. — Потом мы перенесем юношу в машину и закрепим бутылку там. Они согласятся, я уверена, — Джин кивнула в сторону окна, за которым слышались бурные разговоры. — Собственно, ничего другого им не остается. Они сами видят, в каком плохом он состоянии.

— Я понимаю, госпожа, — Милюк взял бутылку физраствора, а Джин воткнула в нее носик капельницы и начала прогонять содержимое бутылки по трубке. — Мне понадобится офтальмолог, — сказала она. — Ранение глаза — очень тонкая вещь, можно запросто лишить человека зрения, если не разбираться хорошенько. Я кое-что знаю об этом, так как имела нейрохирургическую практику, но все-таки хочу, чтобы, когда я буду проводить операцию, окулист был рядом. Нужно специальное оборудование. Мне помнится, в отеле у Мустафы присутствовал какой-то офтальмолог, — вспомнила Джин. — Кажется, он занимал у него должность врача. Пригласите хотя бы его, если не найдется никого получше, — попросила она. — Во всяком случае, он учился в Москве. Чему-то же его там научили, я надеюсь.

— Хорошо, госпожа, — с готовностью ответил Милюк, достав телефон. — Офтальмолог будет в резиденции, когда мы вернемся. Я доложу госпоже аль-Асад.

— Спасибо.

Джин поставила капельницу, ввела антибиотик, обезболивающее и, наклонившись над раненым, начала осторожно обрабатывать рану.

— Если я правильно понимаю, — заметила она, — все травматические симптомы повреждения глазной щели налицо, а раневый канал уходит в пазухи носа. Сейчас я все здесь дезинфицирую, он уже не почувствует боли, и затем наложу повязку. Как там с окулистом? — спросила Джин, взглянув на Милюка.

— Госпожа аль-Асад распорядилась его привезти, — ответил он.

— Хорошо.

Джин закрыла рану стерильным тампоном, осторожно приподняв голову раненого, начала бинтовать. Дверь с улицы открылась и в комнату вошла мать пострадавшего.

— Мы согласны, — негромко сказала она, вытирая слезы концом платка. — Везите его в госпиталь. Значит, так угодно Аллаху.

— Вы поедете с ним, если хотите, — Джин повернулась к ней. — Я повторяю, это возможно, — подчеркнула молодая женщина.

— Да, поеду, — женщина кивнула. — Я буду с ним, сколько придется. Я так и сказала отцу. Он не возражает.

Теперь она смотрела на Джин с надеждой. Ее агрессивность сменилась какой-то жалостливой покорностью, готовностью исполнять все приказания, лишь бы спасти сына.

— Не расстраивайтесь, все будет хорошо, я надеюсь.

Закончив перевязку, Джин распрямилась, встала, сдернула перчатки и ласково обняла женщину.

— Не волнуйтесь. Он выживет. Однозначно, — сказала она негромко. — Вопрос только в том, удастся ли сохранить глаз, но мы будем стараться. Милюк, — Джин обратилась к помощнику госпожи аль-Асад. — Позовите ваших помощников. Юношу надо перенести в машину. Идите с ними сами, постарайтесь не отставать, чтобы трубка капельницы оставалась вертикальной не получилось закупорки. Кроме того, раненого надо нести в строго горизонтальном положении, ведь нельзя допустить кровоизлияния в мозг.

— Слушаюсь, госпожа, — Милюк снова взялся за телефон, вызывая подчиненных.

— Мы с вами сейчас запишем имя, фамилию вашего сына, год рождения, — сказала Джин, подошла к матери и достала из кармана куртки блокнот с ручкой. — Я составлю на него карточку, чтобы в дальнейшем, к какому бы врачу вы не обратились, — объяснила она, — он знал точно, каково было изначальное положение, какие меры были приняты, каковы рекомендации по дальнейшему лечению. Вы не против? — Джин ободряюще улыбнулась растерянной матери.

— Да, конечно, — кивнула та. — Ибрагим его звать. Аль-Расани фамилия. 1994 года он, самый младшенький мой, самый последний. Невезучий, — вздохнула женщина.

— Ничего, ему еще обязательно повезет, — Джин похлопала мать по руке. — Ему уже и сейчас повезло Во всяком случае, вы должны так считать и надеяться на лучшее. Тогда многое изменится само собой.

— Что изменится? — мать отчаянно махнула рукой. — Как вылезти из нищеты, из долгов, из грязи, из развалин, — она показала на потолок, тоже покрытый щелями, заткнутыми тряпками. — Когда дождь идет, у нас тут воды по колено, убирать не успеваем, едим чечевицу червивую, мяса уж много лет не видали. На что нам рассчитывать?

— На лучшее, — Джин сжала руку женщины, притянув к себе, и повторила уверенно: — На лучшее. И все. Возможно, все переменится.

Женщина смотрела на Джин с удивлением и с надеждой, но та больше ничего не сказала. Все-таки нельзя забывать, что рядом с ней помощник сестры президента и офицеры ее охраны. Лишнее, непродуманное слово может обернуться большими неприятностями, а главное, лишить помощи людей, которые в ней нуждались. Борьба предстоит долгая, и лишь тогда все эти люди, десятилетиями жившие в бедности, увидят хоть какие-то проблески в своей невеселой жизни. Тот же отец-сапожник этого юноши сможет по-настоящему открыть свое дело, и если он хороший мастер, сам назначать цены за свой труд, без указки государства. Что толку, когда все дешево, а качество низкое, и уровень жизни такой же, низкий и дешевый. Никак не вырваться из замкнутого круга. Отвлеченные рассуждения… Джин одернула себя.

Помощники Милюка осторожно подняли юношу, вынесли его из дома, положили в машину. Милюк закрепил капельницу на специальном штативе. Джин вывела из дома мать, поддерживая ее под руку. Все родственники стояли около мастерской, наблюдая за происходящим. У забора столпились соседи. Как ни странно, все молчали. Видимо, они не привыкли, чтобы с ними, с людьми их круга, обращались столь уважительно, не видели таких внимательных врачей, таких белоснежных повязок. Они уже давно жили абсолютно рабской, беспросветной жизнью и свыклись с ней.