Ключи от Стамбула - Олег Игнатьев

Прибыв в Стамбул и понаблюдав два дня за поведением больного, знаменитый психиатр заявил, что у Мурада V такая же болезнь, как у бывшей мексиканской императрицы Шарлотты — мания преследования, но она поддаётся лечению. Великий везир поспешил возблагодарить Аллаха за его милость, но Мидхат-паша встал в оппозицию. Протестуя против долгого лечения султана — без какой-либо гарантии его душевного здоровья, он громогласно заявил, что оставить Турцию без государя на неопределённый срок, Порта не имеет права.

— Это подобно измене! — патетически воскликнул он на совещании министров.

Пятнадцатого июня, под предводительством генерала Черняева, в войну с османами вступили сербы. Пламя турецкого фанатизма перекинулось на всю Европу, но более всего зажглось русское общество, его патриотически настроенная часть. Спешно создавались добровольческие роты и полки. Пожертвования в пользу славян, борющихся за свою свободу, шли со всех сторон России, хотя в официальном смысле между Турцией и её восставшими народами Россия исполняла роль посредника. Другое дело, сумел бы новый падишах уступкой части земли добиться спокойствия в империи или эта его жертва не принесла бы пользы.

Александр II, проводивший лето в Эмсе, держа при себе Горчакова и наслаждаясь прелестными лицами, окружавших его дам, негодовал на Черняева за его неслыханное самоволие и вознамерился лишить его ордена, которым тот был награждён в апреле. Но, если государь был против войны, то его сын цесаревич Александр Александрович стоял во главе «партии действия», а его гофмаршал Зиновьев состоял в личной переписке с опальным генералом.

Игнатьев понимал: Черняев долго не продержится, его несчастных волонтёров сомнут турецкие войска, но, может быть, ещё удастся примириться с Портой и с честью выйти из игры.

Собрав пятерых своих сотрудников, он откровенно признал, что в сложившихся обстоятельствах ни о какой дипломатической деятельности думать пока не приходится.

— Пока не образуется серьёзное правительство, и султан не сделается хозяином, — мы вынуждены будем сидеть на мели. А на гонор англичан не обращайте внимания. Они воображают, что хозяйничают, потому что кормят «младотурков» и плывут по мусульманскому течению, подло предавая христиан.

Препятствием для выполнения его программы на Востоке, которую князь Горчаков воспринял, как диссертацию на звание министра иностранных дел, и оттого желавшего Игнатьеву провала, плохо было то, что, раскрывая свои карты перед Австро-Венгрией, Россия порывала с морскими державами: Англией, Францией, Италией, и по первому требованию должна была отдать все свои козыри Германии.

— Весёленькая перспектива, нечего сказать! — негодовал Николай Павлович.

А Петербург ещё теснее сблизился с Веной.

Двадцать шестого июня тысяча восемьсот семьдесят шестого года в Рейхштадте состоялась встреча российского государя Александра II и австрийского императора Франца-Иосифа I. Итог переговоров был двояким: с одной стороны, оба правителя решили в сербо-турецкий конфликт не вмешиваться и тут же сделали это решение притчей во языцех, вот-де мы какие миролюбцы, а вторую часть своей договорённости, закреплённой в положениях строго секретной конвенции, условились таить и от врагов, и от друзей. Вторая часть затрагивала территориальный передел.

Игнатьев оказался в более чем странном положении: он, русский посол, сидит в Турции, как на пороховой бочке, а за его спиной о чём-то — тайно! — шепчутся два императора. Впрочем, мидовских инструкций было для него достаточно, чтобы понять позицию сторон. Стоило Вене взбрыкнуть по самому ничтожному поводу, как Россия тотчас оказывалась в глупом и опасном одиночестве перед прочими державами. А синклит образовался хваткий — палец в рот не клади, воинственный и оголтелый.

Думала ли Австрия о своей северной соседке? Ни вот столько! Она лишь пропускала в случае войны наши войска в узкий балканский коридор, милостиво обещая помогать дипломатически. Ни с Германией, ни Англией она не ссорилась. Мало того, обо всём, что происходило между Веной и влюблённым в неё Петербургом, в одночасье доносилось Бисмарку. Россию он из виду никогда не выпускал.

А Турция была уже практически неуправляема.

Игнатьев писал Горчакову: «Здесь совершенная анархия. Разгул фанатизма в провинциях».

Он уже не сомневался, что Россию втянут в войну. Уж кто-кто, а Бисмарк постарается.

Князь Горчаков, запутавшийся в своих амурных связях, пребывал в отпуске, товарищ министра Вестман тихо почил в бозе, а директор Азиатского департамента подал в отставку: Стремоухов обиделся, что государь не дал ему портфель скончавшегося Вестмана, и укатил в деревню.

Николай Павлович и пять его сотрудников остались, как бы на мели.

Отъезд Лейдесдорфа из Стамбула откладывался несколько раз. Наконец он вынес окончательный вердикт: удалить Мурада V из гарема и не давать ему вина. Иначе начнётся горячка. После убытия врача царственному пациенту стало хуже. Дервишу из секты мевлеви («кружащихся»), который говорил с ним больше часу, Мурад V сказал, что не способен к государственным делам и не желает быть султаном: он, как и прежде, хочет писать музыку.

Девятнадцатого августа, при ста одном пушечном выстреле, к власти пришёл Абдул-Хамид II — тридцать четвёртый султан Турции в возрасте тридцати четырёх лет, что сразу же отметили газетчики. Горбоносый, толстогубый, с большими ушами. Это был хитрый, умелый политик. Для успокоения улемов он два часа молился в комнате, где хранится величайшая святыня мусульман — хиркан шериф — плащ пророка Муххамеда.

В первые дни правления он приобрёл большую популярность среди жителей Стамбула. Абдул-Хамид II часто посещал казармы, школы, министерства; участвовал в товарищеских обедах офицеров, чего раньше никогда не было, был всем доступен и прост в обхождении.

Игнатьев знал, что девяносто девятый халиф оттоманской империи предан исламу, но чужд фанатизма. С первых же дней своего царствования он назначил себе куафёром христианина, чему доныне примера не было. Придворная челядь чесала в затылке и не могла уразуметь, как такое может быть? Разве может презренный гяур касаться священной бороды султана? Непонятно!

После обряда коронации, препоясавшись мечом Османа и проезжая мимо палатки дипломатического корпуса, установленной по случаю торжеств возле дворца Долма-Бахче, Абдул-Хамид II приостановил коня, и послал адъютанта передать британскому послу сэру Генри Эллиоту, что его величество очень доволен тем, что начальники посольств и миссий почтили празднество своим присутствием.

Игнатьеву дали понять, чьим советам теперь будет внимать Порта.

Вечером Стамбул был красочно иллюминирован. Подсвеченные минареты огненными столбами возносились в небо, густо усыпанное звёздами. Всю ночь на площадях шло гуляние.

— Фантастика! — дивились европейцы пышности и яркости торжеств.

Положение Николая Павловича, как личного друга сверженного великого везира Махмуда Недима-паши и умерщвлённого султана, стало крайне тяжёлым, даже опасным. Вскоре оно стало совершенно невыносимым, когда русские добровольцы явились в первых рядах и во главе сербских войск на турецкой территории. Доблестный завоеватель Туркестана генерал Михаил Григорьевич Черняев, бывший к тому времени в отставке, направился в Сербию по своей воле — никто его туда не посылал. Как только князь Милан назначил его главнокомандующим сербской армией, масса русских добровольцев двинулась под военные знамёна. Шестого июля началось наступление Черняева на позиции Осман-паши, но уже через месяц Абдул-Керим-паша овладел центром долины Моравы. Сербия оказалась на краю гибели. Бесполезность соглашения трёх империй для сохранения мира на Востоке была очевидной, а вред, нанесённый русскому влиянию в Царьграде, не мог быть исправлен иначе, как военной конфронтацией.