Ключи от Стамбула - Олег Игнатьев

Светлейший вскинул подбородок.

— Предложенная вами программа серьёзной автономии славянских областей, в особенности Болгарии, была бы для турецкого правительства началом самоубийства.

— По всей видимости, нам придётся предъявить Порте ультиматум, — ответил канцлеру Николай Павлович, слегка задетый тоном превосходства, с которым тот адресовал ему своё глубокомысленное заключение.

— В этом случае мы подвергаемся опасности восстановить против себя наших союзников, — строго заметил Горчаков, откинувшись на спинку стула с таким видом, точно сел в свой экипаж, велев лакею закрыть дверцу.

— Избави меня Бог от друзей, особенно от Вены, — пробормотал Игнатьев, как бы про себя, но так, чтобы его услышали другие.

Александр Михайлович нахмурился. Он не терпел подобных возражений.

— Наше дело идти в русле принятых постановлений.

— То есть, терять время, — не соглашаясь с ним, сказал Николай Павлович и повернулся к императору, который тут же задал свой вопрос.

— А что предлагаете вы?

— Активность наших действий, — без колебаний ответил Игнатьев. — Если мы должны прийти к войне, что очевидно, по крайней мере, мне, то с политической точки зрения выгоднее начать её тотчас, немедля ни минуты, вести быстро и решительно, нежели терять напрасно время.

— Мне хотелось бы услышать доводы, — проговорил граф Милютин, на чьи плечи, как военного министра, ложилась мобилизация армии.

— Извольте, — сказал Николай Павлович, понимая его озабоченность. — Прежде всего, немедленная война сократила бы продолжение тяжёлого кризиса, тяготеющего на нашем финансовом и политическом положении. Развязка была бы более чувствительная.

— А в материальном отношении? — осведомился Александр II, старавшийся не пропустить ни одной реплики.

— Выгоды очевидны, ваше величество. Во-первых, можно себе представить, что произойдёт, если русская армия вступит первого ноября в Болгарию, тогда как большая часть турецких войск задержана сербами и черногорцами. Если турки отзовут свои силы с нынешнего театра войны, сербы и черногорцы тотчас перейдут в наступление; я слишком хорошо знаю характер Черняева, и поставят врага между двух огней. Сверх того, надо ожидать, что восстанут Фессалия и Кандия, из чего следует, что греки могут перекрыть сообщения турецких войск. Албания, ещё колеблющаяся, тоже может быть вовлечена. Но основной удар нужно нанести в азиатской Турции.

— Почему там? — не понял государь. — Ведь речь идёт о сербах и болгарах.

Игнатьев поспешил ответить.

— Вступив в азиатскую Турцию, русская армия поднимет не только армян, но и курдов. Хотя готовить их надо было раньше, особенно греков и албанцев, как я советовал в прошлом году. Тогда, при подготовленной почве, война была бы краткосрочной, а так, конечно, впереди зима, — вздохнул он с явным огорчением.

— А как отреагирует Европа? — обратился к нему государь, желавший знать все точки зрения на данную проблему. — Вероятно, английская эскадра, как вы сами предполагаете в своих записках, вступит в проливы, а турецкие броненосцы будут рушить наши берега.

— Но этого будет недостаточно, чтобы остановить русскую армию. У турок нет десантных войск для ощутимых диверсий. При молниеносной войне времени у них не будет ни на что.

— Следовательно, нам пришлось бы опасаться противодействия лишь со стороны суши, — как бы размышляя вслух, проговорил Милютин.

Александр II, державшийся на редкость просто, что очень льстило самолюбию Игнатьева, сказал, что, «как бы дурно ни были расположены к нам европейские державы, о чём беспрестанно твердит нам Николай Павлович, они ещё не спустились по лестнице, приведшей в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году к коалиции».

— Это не может не радовать.

— Одна Австрия по своему географическому положению и свойственному ей двуличию способна навредить нам в полной мере, — довольно твёрдо, но со всей почтительностью в тоне, какая только может прозвучать в беседе с императором, проговорил Игнатьев.

Государь тотчас обратился к Горчакову.

— Посмеет ли она?

— Ещё и как посмеет! — невольно выпалил Николай Павлович, но канцлер уже начал отвечать, привычно избегая ясности.

— Это маловероятно. Если наступление наше будет быстрое, у Австро-Венгрии не останется времени для стратегических интриг. Граф Андраши предусмотрел подобную случайность.

— Хороша случайность! — Игнатьев с досадой встряхнул головой.

— У него в руках рейхшдатское обязательство, — стал оправдываться в своём потворстве Австро-Венгрии министр иностранных дел. — Мы постараемся его подтвердить.

«Кого? — нахмурился Николай Павлович, обдумывая фразу Горчакова. — Текст соглашения между двумя самодержцами? Выходит, канцлер неуверен в его силе и оговорка отнюдь не случайна? Тогда он просто вырыл яму, в которую скоро провалится, пожертвовав интересами родины, ради никчемной консолидации монархов».

Сразу же возникла перепалка, во время которой светлейший постоянно обвинял Игнатьева в том, что тот останавливается на мелочах, входит в излишние подробности и руководствуется предвзятым отношением к графу Андраши, выказывая своё «неосновательное недоверие».

— Без частностей нет целого, без мелочей — дипломатии, — отстаивал свою позицию Николай Павлович, усиленно стараясь быть корректным. — А по большому счёту, Англия уже накинула удавку на шею России.

— Каким образом? — осведомился государь.

— Она убрала Абдул-Азиса, мечтавшего о дружбе с нами, привела к власти Мидхата с его идеей конституции и посадила на престол Абдул-Хамида, сторонника войны с Россией.

— Разговор с вами напоминает чаепитие в жару: пот прошибает, — чистосердечно признался Александр II.

В конце концов, постановили сделать так, как предлагал светлейший: подождать ответа из Вены, узнать намерения императора Вильгельма I, вернуть Игнатьева в Константинополь и произвести мобилизацию части войск из северных районов. До ноября должно было решиться: будем ли мы действовать сообща со всей Европой, с одною ли Австрией с весны будущего года или же объявим войну Турции в ближайший месяц.

Четвёртого октября, на другой день после совета в Ливадии, Николай Павлович отплыл в Константинополь — на императорской яхте «Эриклик».

День был безветренный, солнечный, не по-осеннему жаркий. Сидя в шезлонге на палубе, он предался размышлениям об обнаруженном им страшном свойстве государственного аппарата своего времени, которое не могло не привести в будущем к краху. И свойство это заключалось в крайнем преклонении перед внешней формулой царского самодержавия, доведённой до фетишизма, но с явным подчинением этой формулы целям, не имеющим ничего общего с историческим самодержавием Земли русской; целям, всецело коренящимся в фактической олигархии, окружающей престол и прикрывающейся лишь именем самодержавия. Если случайное пересечение интриг и самолюбий ненароком и приводило к широким деяниям исторической правды, то тут главным образом виновна не идея, а стихия русской истории, которая вопреки всему, как бы из мира неведомого, проявляет свою животворную сущность, отодвигая в тень многих и многих персон.