Баблия. Книга о бабле и Боге - Александр Староверов

– Ты, ты, ты, ты, ты…

И снова целовала.

Не любил он нежностей этих телячьих. Особенно после секса, а сейчас сам нежностью стал. Ответить ему Ае захотелось. Сделать что-то такое, что никогда не делал. А чего, он и сам не знал. Дернул только рукой неопределенно и завис. Ая истолковала его движение по-своему. Метнулась в глубину оранжереи, вернулась тут же с сигаретой зажженной. Вставила ему в рот сигарету. Увидела капельки пота на лбу, лизнула их и дуть на него начала тихонечко.

«Господи, за что мне это? – подумал он. – Не заслужил я. Мегеру сисястую заслужил максимум, деньги и энергию сосущую, причмокивая. А тут чудо такое, невероятное…»

И погладил ее все-таки. Нежно. И потянулся башкой лохматой к животику. Вот только сигарету забыл изо рта вынуть, обжег ее нечаянно. Она ойкнула, а потом засмеялась звонко. Сказала через смех:

– Да ладно. Не напрягайся. Все равно на принца из девичьих грез не тянешь. Будь уже таким, какой есть. Не нужен мне принц. Ты мне нужен, ты, ты…

Целовать его опять начала, и он ее. И получилось на этот раз. Нежно и медленно. Осознанно. Так получилось, как никогда не получалось. На равных, напополам. И не унижен был никто, а возвышенны были оба. И понял Алик, что не мужчина он, а она не женщина, но люди они. Люди.

А после он сказал:

– Я люблю тебя. Я люблю тебя так, как никого не любил. Я полжизни этих слов не говорил. Я забыл, когда их говорил. Слова эти. И говорил ли вообще. Мне многие нравились. Я даже думал, что любил. Только вот выговорить слова эти не мог. Мешало что-то. А сейчас мне говорить легче, чем молчать. Я люблю тебя, Ая. Я не знаю, может быть, ты мой бред. Может, я твой бред. Мне плевать. Я тебя люблю. И если есть на свете что-нибудь настоящее, то вот это. Это. Ты понимаешь?

И она ответила:

– Я понимаю.

А потом он стал ей рассказывать свою жизнь. И она смеялась, и плакала, и целовала его, и жалела. Советы ему давала, дельные весьма, на удивление. Как шефа успокоить, банкира на место поставить. Из ситуации сложной вывернуться. А он говорил, что все это не важно. Ведь жить он будет только с ней, и ну ее к черту, Москву эту поганую. Ая возмущалась, ругалась на него. Кричала, что у него дети, что так нельзя. Надо проблемы решить, а уж потом, потом… Как сложится. Он психанул, заорал, что не любовница она ему, а любовь. Любовь!

– Ты понимаешь? – спросил.

И она ответила:

– Я понимаю. Но детей все же бросать нельзя ни в коем случае.

И он согласился. Сказал, что да, конечно, нельзя. Но все равно жить он будет только с ней. Потому что Любовь. Любовь! Дышать он не сможет воздухом, которым она не дышит. Задохнется, умрет. А она сказала, что утро вечера мудренее. И стала целовать его, и гладить по голове, и плакать. И шептала все время, что детей бросать нельзя, нельзя…

А потом они уснули. Впервые за долгое время снилось ему что-то легкое и счастливое. Чувствовал он во сне ее дыхание, и тепло ее чувствовал. И она его чувствовала. Не сон, а купание в облачках освежающих. И показалось ему во сне, что будущее у него появилось. Хорошее, правильное будущее.

Проснулся он в огромной, отвратительно удобной кровати в гостиничном номере. В Москве.

Алик сидел в приемной банкира. Больше часа сидел уже. Третью чашку кофе допивал. В банк пустили, не спросив документов. Сверкнул грозно фейсом засвеченным на знакомых охранников, и пропустили. «Здравствуйте, Алексей Алексеевич», – сказали вежливо. Длинноногая секретарша тоже поначалу встретила ласково. Вышла из-за укрытия ресепшен, выставила вперед длинную ножку, ресничками наклеенными хлопнула радостно.

– Вы к Андрею Маратовичу, как всегда? – спросила. – Я сейчас доложу. Может, вам кофе пока сделать?

На кофе везение и закончилось. Секретарша вернулась из кабинета Андрея поскучневшая. Только что лапочка была обворожительная, кокетливая, с намеком на ужины после работы и даже, чего там, и на завтраки, возможно. И вдруг как подменили. Гугл Андроид и тот человечнее выглядит. Казалось, даже мини-юбка удлинилась и ресницы короче стали.

– Не может Андрей Маратович вас принять, – продекламировала она голосом автоответчика налоговой инспекции. – Совещание у него.

– Ничего страшного, я подожду.

– Долго ждать придется, у вас же дела, наверное, есть.

– Эх, дорогая, какие у меня дела? Так, делишки. Это вот у Андрея Маратовича дела. Поэтому подожду.

Алик вольготно устроился в кресле, кофе стал пить. Всем видом показывал, что не уйдет никуда, жить здесь будет. Вроде как дом родной ему приемная эта теперь.

Секретарша вновь скрылась в кабинете начальника. Вернулась немного подобревшая.

– Андрей Маратович велел передать, что не знает, когда освободится. Вы же не договаривались с ним сегодня. Так что, если хотите, ждите, а лучше завтра подъезжайте. Я могу вас записать.

– Не надо меня записывать. А Андрею передайте, что очень правильный его вопрос волнует, очень своевременный, насчет освобождения. Я подожду, конечно, а если не дождусь, то на ближайшие лет десять вопрос освобождения для Андрюши станет главным в жизни. Так и передайте.

– Что вы сказали, что передать? – переспросила секретарша испуганно.

Алик пожалел неповинное в грехах начальника украшение приемной. Буркнул угрюмо:

– Ничего, ничего передавать не нужно.

– А может, вам кофе еще? – обрадовалась девушка.

– Можно и еще, – согласился он, вытянул ноги и почти лег в мягком кресле.

Удобная поза релакса не принесла. Не было в этом мире релакса. Одни проблемы, и чувство вины исполинское. Только рядом с Аей он мог расслабиться. Только с ней человеком себя чувствовал. А здесь – лошадка загнанная, везущая хвороста воз. И главное, хворост этот не нужен никому по большому счету. Но заведено здесь так. Лошадки хворост возят. Алику внезапно захотелось плюнуть на все, исчезнуть из опостылевшей приемной и оказаться в Либеркиберии, в оранжерее волшебной. Аю увидеть, хоть одним глазочком, хоть через щелочку в двери, хоть как. Но и перед ней стыдно было. Наврал он своей любви единственной. Смог он дышать московским отравленным воздухом. Тем, которым она (и слава богу) не дышала. Не умер, не задохнулся. С трудом, но дышал. Проблемы решать пытался, как она и велела. А как решать проблемы, когда, куда ни кинь, везде клин? Наедет он, допустим, на банкира в своем излюбленном стиле, весело, без тормозов, с молодецким гиканьем и посвистом шашек блистающих, дрогнет тогда, конечно, банкир, отдаст деньги. Благо аргументов для разговора достаточно. Но и Либеркиберии не поздоровится. Раньше Антуан погибал, покуда он в Москве свои делишки обделывал. А сейчас… Даже подумать страшно. Связано все. Опутали его канатами прочными. Пошевелиться не дают. Сиди, смотри, страдай и не рыпайся.

– Алексей Алексеевич, освободился Андрей Маратович, готов он вас принять. Алексей Алексеевич, вы меня слышите?