Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной - Мохандас Карамчанд Ганди

Впрочем сейчас я осознаю, что газета действительно послужила на пользу общине. Никогда не предполагалось сделать ее коммерческим предприятием, и, пока она находилась под моим руководством, любые изменения в ней совпадали с изменениями в моей собственной жизни. «Индиан опиньон» в те дни, как и «Янг Индиа», и «Навадживан» сейчас, была зеркалом, в котором отражалось мое существование. Неделя за неделей я вкладывал всю душу в ее колонки, объясняя теоретические и практические принципы сатьяграхи, как понимал их сам. В течение десяти лет, то есть до 1914 года, за исключением вынужденного перерыва, когда меня отправили «отдыхать» в тюрьму, едва ли один выпуск газеты обходился без моей статьи. В этих статьях не было ни одного слова, которое было бы написано необдуманно, не было сознательных преувеличений или желания угодить кому-либо. На самом деле газета стала для меня настоящей школой сдержанности, а для друзей — средством приобщения к ходу моих размышлений. Критик нашел бы в ней очень мало материала, вызывающего возражения. Более того, сдержанный тон статей «Индиан опиньон» мог заставить этого самого критика усмирить свое перо. Не исключено, что сатьяграха была бы вообще невозможной без «Индиан опиньон». Читатели хотели найти в ней достоверный отчет о развитии кампании сатьяграхи и сведения о реальном положении индийцев в Южной Африке. Для меня самого газета превратилась в источник познания природы людей всех каст и оттенков кожи, поскольку я всегда стремился общаться со своей аудиторией. Было множество писем, в которых люди буквально открывали мне свои души. Письма бывали дружескими, критическими или сердитыми в соответствии с темпераментами авторов. Я смог развиваться, обдумывая их и отвечая. Вот так община высказывала мне свои мысли. С тех пор я начал полностью осознавать всю ответственность журналиста перед обществом. Влияние на общину, которое я приобрел таким образом, помогло сделать кампанию осуществимой, величавой и неотвратимой.

В первый же месяц выпуска «Индиан опиньон» я понял, что единственная цель журналистики — это служение обществу. Печатное слово — источник огромной силы. Подобно тому, как неудержимый поток воды способен затапливать города и уничтожать урожаи, вышедшее из-под контроля журналистское перо служит разрушению. А если контроль осуществляется со стороны, последствия еще более губительны. Только прислушавшись к себе, журналист принесет пользу людям. И если эта мысль верна, то сколько печатных изданий в мире сумели бы выдержать подобное испытание? Кто может остановить издание бесполезных газет? Кто здесь может выступить в роли судьи? Стало быть, и полезное, и вредное, как добро и зло, должны сосуществовать, а каждому человеку дано право сделать выбор.

Некоторые социальные группы, оказывающие нам важные общественные услуги, но которые мы, индусы, предпочитаем считать «неприкасаемыми», заставляют жить в самых отдаленных уголках городов и деревень. Такие места называются на гуджарати дхедвадо. В названии этом, конечно, есть оттенок пренебрежительности. Когда-то в средневековой Европе «неприкасаемыми» были евреи и кварталы, отведенные для них, получили оскорбительное название «гетто». Точно так же мы сами теперь стали неприкасаемыми в Южной Африке. Нам еще только предстоит узнать, помогут ли жертвенность Эндрюса и «волшебная палочка» Шастри реабилитировать нас.

Древние евреи считали себя единственным избранным Богом народом, а остальные были исключены ими из этого списка. В результате их потомков настигло неожиданное и слишком несправедливое возмездие. Почти так же индусы считали себя ариями, или цивилизованными, а часть своих же сородичей — анариями, или неприкасаемыми. И столь же странное и несправедливое возмездие настигло в Южной Африке не только индусов, но и мусульман и парсов, поскольку они происходят из одной страны и имеют тот же цвет кожи, что и братья-индусы.

Читатель теперь может несколько лучше понять значение слова «район», которое вошло в название этой главы. В Южной Африке мы получили обидное прозвище «кули». В Индии «кули» считаются простые носильщики или наемные рабочие, но в Южной Африке это слово приобрело пренебрежительный оттенок. Оно имеет такое же значение, какое имеют слова «пария» или «неприкасаемый» у нас, а кварталы, предназначенные для «кули», стали называть «районами кули». Одно такое место было и в Йоханнесбурге. Оно отличалось от остальных — тех, в которых индийцы имели право собственности, — тем, что здесь индиец мог получить землю только в аренду на девяносто девять лет. Люди жили в ужасной тесноте, поскольку район не расширялся по мере роста численности населения. Муниципалитет кое-как наладил очистку отхожих мест, но больше никакой заботы о гигиене, не говоря уже о дорогах или об освещении, не проявил. Муниципалитет вообще не волновало благополучие жителей этого места, а сами поселенцы не имели никакого представления о правилах коммунальной санитарии и гигиены и не могли справляться с трудностями самостоятельно, без помощи или присмотра муниципалитета. Если бы все, кто попадал туда, были подобны Робинзону Крузо, там могла сложиться совсем другая ситуация. Однако нигде в мире не существует эмигрантских колоний, населенных сплошь Робинзонами Крузо. Обычно люди отправляются за границу в поисках лучшей доли и хорошей работы, но основная масса индийцев, прибывавших в Южную Африку, состояла из невежественных и бедных сельскохозяйственных тружеников, нуждавшихся в любой заботе и защите. Торговцев и образованных индийцев среди них было мало.

Преступная халатность муниципалитета и непросвещенность самих индийцев привели к тому, что район превратился в рассадник грязи и болезней. Вместо того чтобы попытаться исправить ситуацию, в которой были виноваты его же чиновники, муниципалитет использовал антисанитарию, царившую в этом месте, как предлог для ликвидации района. Для этого чиновники получили от властей разрешение выселить индийцев с обжитого места. Таким было положение вещей, когда я устроился в Йоханнесбурге.

Поселенцы, у которых было право собственности, естественно, могли потребовать компенсации. Был создан специальный трибунал для разбора подобных случаев. Если владелец отказывался от предложенной муниципалитетом компенсации, он мог обратиться в трибунал, и, если последний оценивал участок выше, муниципалитет оплачивал все издержки.

Большинство поселенцев-собственников нанимали меня в качестве юрисконсульта. Я не хотел обогащаться за счет таких дел и говорил поселенцам, что буду удовлетворен любой суммой, какую назначит трибунал в случае положительного исхода, и гонораром в размере десяти фунтов по каждому случаю, независимо от результата. Кроме того, я объяснил им, что собираюсь откладывать половину полученных от них денег на строительство больницы или другого подобного учреждения для неимущих. Это, конечно же, всем очень понравилось.

Из семидесяти дел проиграно было только одно. Сумма моего гонорара оказалась, таким образом, весьма внушительной. Но ведь у меня на руках оставалась газета «Индиан опиньон», постоянно нуждавшаяся в деньгах, и, насколько помню, она получила от меня тысячу шестьсот фунтов. Я трудился упорно. Меня постоянно окружали поселенцы. Большинство из них изначально были законтрактованными рабочими из Южной Индии. Чтобы решить свои проблемы, они создали собственную ассоциацию, которая не зависела от свободных индийских коммерсантов. Некоторые из них привлекали меня своим простодушием, свободомыслием и сильным характером. Возглавляли ассоциацию Джайрамсинг в качестве председателя и Бадри, ни в чем председателю не уступавший. Обоих уже больше нет с нами. Они оказали мне неоценимую помощь. Особенно сблизился со мной Бадри и сыграл заметную роль в сатьяграхе. Через этих и других друзей я смог тесно пообщаться с многочисленными поселенцами из Северной и Южной Индии. Я стал для них братом и разделил с ними и личные, и общественные печали и проблемы.