Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной - Мохандас Карамчанд Ганди

Наверное, кому-то будет интересно узнать, как они называли меня. Шет Абдулла отказался обращаться ко мне по фамилии. К счастью, никто не оскорблял меня, называя или считая «сагибом». Шет Абдулла нашел прекрасное обращение «бхай» — то есть брат. Другие последовали его примеру и называли меня так вплоть до того самого дня, когда я покинул Южную Африку. Это обращение звучало особенно приятно, когда его использовали бывшие законтрактованные индийцы.

Когда муниципалитет завладел земельными участками индийцев, их не сразу изгнали из района. Прежде чем выселить их, необходимо было найти для них новое место. Поскольку муниципалитет едва справлялся с этой задачей, индийцы оставались в «грязном» районе, и положение их только ухудшилось. Перестав быть хозяевами, они стали съемщиками участков у муниципалитета, антисанитария при этом лишь усугубилась. Пока земля принадлежала им, они были вынуждены поддерживать хотя бы относительную чистоту, пусть и из страха перед законом. Муниципалитет же ничего такого не страшился. Число поселенцев росло, а с ним росли теснота и беспорядок.

Пока индийцы страдали в столь ужасных условиях, внезапно вспыхнула эпидемия легочной чумы, гораздо более страшной и смертоносной, чем бубонная.

К счастью, очагом заболевания стал не район кули, а золотодобывающая шахта, расположенная неподалеку от Йоханнесбурга. Рабочими на шахте были в основном негры, за чистоту и здоровье которых несли полную ответственность белые наниматели. Рядом работали также и индийцы. Из них двадцать три человека неожиданно заболели и однажды вечером вернулись домой с острыми симптомами. Как раз в это время в районе находился Маданджит, который искал там новых подписчиков для «Индиан опиньон». Это был удивительно отважный человек, но даже он ужаснулся, увидев жертв бедствия, и послал мне следующую записку: «Случилась внезапная вспышка черной чумы. Вы должны приехать немедленно и срочно принять меры, иначе нас ждут крайне неприятные последствия. Пожалуйста, приезжайте незамедлительно».

После чего Маданджит бесстрашно взломал замок заброшенного дома и разместил в нем заболевших. Я прикатил туда на велосипеде и отправил записку секретарю муниципального совета, объяснив ему, почему мы были вынуждены ворваться в дом.

Доктор Уильям Годфри, практиковавший в Йоханнесбурге, примчался на помощь, как только узнал новости. Он стал для больных и врачом, и сиделкой. Однако с таким количеством пациентов нам троим справиться было не под силу.

Опираясь на свой богатый опыт, я верю, что, если человек чист сердцем, любая случившаяся беда сама приводит к нему нужных людей и дает возможности для борьбы. В то время у меня в конторе служили четыре индийца — Кальяндас, Манеклал, Гунвантраи Десаи и еще один, чье имя я запамятовал. Кальяндаса доверил моему попечению его отец. В Южной Африке мне редко встречался кто-то более ответственный и готовый беспрекословно подчиниться, чем Кальяндас. К счастью, он тогда еще не был женат, и я без колебаний доверил ему обязанности, связанные с риском, причем с риском нешуточным. Манеклала я нанял уже в Йоханнесбурге. Он тоже, насколько помню, еще оставался холостяком. Я решил принести в жертву всех четверых — называйте их как хотите — простых клерков, соратников, сыновей. Не было никакой необходимости предварительно обсуждать ситуацию с Кальяндасом, а остальные выразили согласие работать, как только я спросил их об этом. «Мы всегда будем там, где будете вы», — так коротко и преданно ответили они.

Зато у мистера Ритча была большая семья. Он был готов работать вместе с нами, но я ему не позволил. Я бы не простил себе, если бы подверг его опасности, а потому он помогал нам, оставаясь вне зоны непосредственного риска.

Ночь выдалась ужасная — ночь бдения и ухода за больными. Мне доводилось прежде заменять сиделку, но я никогда не сталкивался с больными черной чумой. Доктор Годфри вдохновил нас своей смелостью. Особых усилий уход не требовал. Нужно было давать больным необходимые лекарства, выполнять их пожелания, держать в чистоте их самих и постели, по мере возможности ободрять их — вот и все, что нам приходилось делать.

Меня безмерно радовали неутомимое рвение и бесстрашие, с которыми работали молодые люди. Легко было объяснить отвагу доктора Годфри и такого опытного человека, как Маданджит. Но какую замечательную силу духа демонстрировала моя безусая молодежь!

Если память мне не изменяет, в ту ночь мы не потеряли ни одного из наших пациентов.

Эти печальные события имеют для меня огромную религиозную ценность. Они настолько интересны, что я просто обязан посвятить им еще две главы.

Секретарь городского совета поблагодарил меня за инициативу и за то, что мы использовали пустовавший дом, чтобы разместить больных. Он признался, что у совета не было никакой возможности справиться с неожиданно возникшей трудностью, но обещал оказать всю возможную помощь. Как только муниципалитет очнулся и вспомнил о своем долге, он принялся незамедлительно действовать.

На следующий день мне предоставили пустой склад и предложили перенести больных туда, но муниципалитет не сделал ничего для очистки помещения. Оно было неуютным и грязным. Нам самим пришлось заняться уборкой, раздобыть несколько кроватей и других необходимых предметов, прибегнув к помощи неравнодушных индийцев. Так мы устроили что-то вроде больницы. Муниципалитет выделил нам медсестру, которая принесла бренди и медицинские инструменты. Руководил всем по-прежнему доктор Годфри.

Медсестра оказалась доброй леди и охотно ухаживала бы за больными, но мы редко подпускали ее к ним, опасаясь, что она тоже подхватит инфекцию.

Нам порекомендовали часто давать больным бренди. Медсестра посоветовала и нам пить его в целях профилактики, как поступала сама, но никто из нас не притронулся к бутылке. Я не верил, что алкоголь поможет пациентам. С разрешения доктора Годфри я накладывал на голову и грудь троих больных, не желавших пить бренди, компрессы с влажной землей. Двое из них спаслись, но остальные двадцать скончались.

Тем временем муниципалитет принял и другие меры. Примерно в семи милях от Йоханнесбурга был лазарет, в который поступали пациенты с инфекционными заболеваниями. Двоих выживших больных переместили в палатки, разбитые рядом с лазаретом, и распорядились отправлять туда всех заболевших. Нас, таким образом, освободили от дальнейшей работы с ними.

Через несколько дней мы узнали, что добросердечная медсестра заразилась чумой и скоропостижно скончалась. Невозможно утверждать наверняка, как удалось выжить тем двум пациентам и нам самим, но новый опыт лишь укрепил во мне веру в лечение землей и недоверие к бренди, пусть даже и используемому в качестве лекарства. Я понимаю, что серьезных оснований думать так нет, но полученные тогда впечатления остались со мной навсегда, и потому я считаю необходимым поделиться ими.

Когда разразилась эпидемия, я написал довольно резкое открытое письмо в газеты, обвинив муниципалитет в запустении, воцарившемся после того, как земля перешла в его владение, и возложив на него ответственность за саму вспышку чумы. Благодаря этому письму я познакомился с мистером Генри Полаком и ныне покойным преподобным Джозефом Доуком.