Лина и Сергей Прокофьевы. История любви - Саймон Моррисон

В Совинформбюро Лина работала переводчицей с английского и французского языков. По словам Святослава, в первые годы войны она выполняла какую-то секретарскую работу; сама же Лина утверждала, что занималась переводами в 1944–1945 годах. Однако, судя по письму, написанному весной 1942 года, она приступила к работе в начале 1942 года, если не раньше. Лина брала тексты и бумагу, на которой необходимо было выполнить задание, в приемной на улице Станиславского, 10. До войны в этом доме размещалось посольство Германии. Дома у Лины было две пишущие машинки с английской клавиатурой, Smith Corona и Underwood («ундервуд»), но она сдавала переводы в рукописном виде. Владение такими машинками было противозаконно.

Несмотря на то что Афиногенов поручился за благонадежность Лины, ее арест в 1948 году частично был связан с этой работой. Лину обвинили в краже секретного документа и в качестве доказательства предъявили его фотографию. Лина отрицала обвинение в краже, но вспомнила, что на обратной стороне одного из листов бумаги, которые она использовала для перевода, было напечатано несколько фраз. Это воспоминание оказалось роковым.

Большую часть времени Лина проводила дома, боясь, что в ее отсутствие в квартиру проникнут воры. Грабежи случались все чаще и чаще; жильцы по очереди дежурили у входа в подъезд. Президиум Верховного Совета издал указ, согласно которому военным властям предоставлялось право «производить изъятие транспортных средств и иного необходимого для нужд обороны имущества как у государственных, общественных и кооперативных предприятий и организаций, так и у отдельных граждан». Для Лины стало неожиданностью, что автомобиль Сергея, голубой «форд», привезенный в 1937 году, необходим на фронте. В ноябре 1941 года к ней пришли солдаты во главе с лейтенантом, который потребовал документы на машину, зарегистрированную в Куйбышеве, и Линины водительские права. Понимая, к чему идет дело, Лина попросила шофера Федора Михайлова снять с машины колеса, карбюратор и систему зажигания. Разумеется, без всего этого автомобиль был совершенно бесполезен. Однако 9 ноября, когда Лины не было дома, лейтенант опять пришел и попытался уговорить Святослава с Олегом отдать недостающие запчасти. Мальчики отказались. Когда Лина вернулась домой, лейтенант опять пришел с тем же требованием. Лина потребовала предъявить официальный приказ из Куйбышева.

В 21:00, почти одновременно с сигналом воздушной тревоги, во двор въехал грузовик. Из него вылезли восемь солдат и принялись грузить в кузов «форд». Лина в гневе потребовала объяснений от лейтенанта и получила в ответ «тираду нецензурной брани» и сомнительного вида рукописное «распоряжение» об изъятии машины[422]. Приказ пришел из Красногвардейска, а не из Куйбышева. Запчасти остались у Лины, но на следующий день опять пришел все тот же лейтенант, на этот раз с генерал-майором, и Лине ничего не оставалось, как подчиниться.

Разгневанная и возмущенная Лина решила не сдаваться и обратилась за объяснениями в Красногвардейск, но ей ответили, что ничего не знают ни о какой конфискации. «Требуйте объяснение у тех, кто это сделал» – прозвучал неутешительный ответ[423]. Она обратилась за помощью в Союз композиторов; вопрос дошел до военного коменданта Москвы генерал-майора Синилова. Но «форд» так и не вернули.

Под невнятным предлогом реквизировали велосипед Святослава, а рояль August Forster забрали для одного из клубов, находившихся в ведении Красной армии. Взбешенная Лина позвонила в клуб и прокричала в трубку: «Почему бы вам не забрать все и не оставить меня в квартире голой?»[424] Человек на другом конце провода попытался успокоить ее. У нее осталась официальная справка с подписью и печатью об изъятии рояля; со временем инструмент вернут. Хотя у Лины были сомнения, подкрепленные тем, что машина исчезла бесследно, однако рояль действительно вернули; он был поцарапан и расстроен, но, по крайней мере, цел. Много лет спустя Лина утверждала, что рояль не вернули, но на самом деле она перепутала этот эпизод с событиями 1948 года, когда агенты МГБ (Министерство государственной безопасности) забрали инструмент насовсем после ее ареста.

В начале войны в Москве, столице тогдашнего полицейского государства, царило полнейшее беззаконие. Дача, которую Прокофьев снял летом 1940 года для своей семьи, была ограблена. Олег, приехавший проверить, все ли в порядке, обнаружил, что дом пуст. Кровати, матрасы, столы, утварь, даже книги – украли абсолютно все. В этом не было ничего странного – в городе царила паника и неразбериха. В воспоминаниях Лины начало войны было связано с потоками людей, бегущих из города, и тяжелым запахом гари от горящих документов.

В октябре 1941 года закрылись так называемые коммерческие магазины, в которых можно было купить продукты лучшего качества по более высокой цене. Полки в государственных и кооперативных магазинах на улице Горького опустели – исчезло все за исключением продуктов длительного срока хранения, например банок варенья из розовых лепестков, сушеных грибов и круп. В поисках продуктов Лина с мальчиками объезжала рынки; сыновья возвращались домой с гирляндами из сушек на шее, а Лина несла в сумках все, что удавалось найти. Продуктов было мало. Толпы людей собирались перед входом задолго до открытия и хватали все, что попадалось под руку. Молоко продавалось по заоблачным ценам, в десять раз выше обычной цены, а затем перепродавалось спекулянтами и жуликами. Цена на масло увеличилась в сто раз. Мясо и вовсе исчезло с прилавков – днем с огнем не найти…[425]

Дачники тщательно охраняли свои огороды и обменивали морковь, лук и картошку на одежду и предметы домашнего обихода. Некоторые из этих людей, вспоминала Лина, поразили ее своей жадностью – эти люди были готовы на все, лишь бы заполучить побольше вещей. «Они говорили: «Ваша одежда слишком заношенная» или «не очень хорошего качества», в надежде взять за мешок моркови или лука лишнюю пару обуви»[426]. Особую ценность представлял свиной шпик, или сало, любимый украинский продукт, который солдаты часто вспоминали добрым словом. Соленое сало ели в сыром виде, им заправляли суп, на нем жарили овощи и даже смазывали им зимой кожаную обувь. Домработница Лины использовала затвердевший кусок сала в качестве мыла.

Карточная система, существовавшая в СССР в тридцатых годах, во времена голода, была восстановлена. Теперь продукты питания и некоторые промышленные товары официально распределялись по государственным каналам. Товары можно было приобрести только в определенное время по специальным талонам. Лине и ее сыновьям выдали карточки разного формата в соответствии с категорией. Лина получала свои карточки по месту работы, в Совинформбюро; Святослав – в учебных заведениях, которые посещал после получения первоначального образования. Ради продовольственных карточек он поступил в музыкальную школу; позже ездил в область валить лес и одновременно учился в Московском энергетическом институте – и все ради того, чтобы обеспечить семью продовольствием. В конце войны по совету соседа, известного архитектора Ильи Вайнштейна, Святослав поступил в Московский архитектурный институт, который окончил в 1949 году. В ноябре 1943 года Святослав заболел дизентерией и больше не мог ездить на лесозаготовки. Но не успел он поправиться, как заразился легочным туберкулезом. Святослав слег и кашлял кровью.