Темза. Священная река - Питер Акройд

Речной свет есть нечто, чего никогда не увидишь ни на море, ни на суше. Он способен преображать пейзаж. В сумерки река излучает нежно-серый, озерный свет, порой слегка подкрашенный шафранными лучами садящегося солнца. Глубокая вода светится иначе, чем мелкая. Иногда река может показаться протяженным сияющим листом, а порой, напротив, у нее угрюмый, смутный вид. Временами в эстуарии Темзы вода словно подернута яркой фосфоресцирующей пленкой, и при каждом дуновении ее блеск дробится на тысячу осколков.

О речных художниках речь пойдет в следующей главе, но здесь стоит отметить, что их всегда интересовали эти динамические качества излучаемого Темзой света. Картина Стэнли Спенсера “Воскресение на кладбище в Кукеме” (то есть на берегу Темзы) – это настоящий гимн свету; по словам Спенсера, изображенный им свет на стене церкви подобен свету, который он видел, плавая под водой. На других его полотнах – “Подъем лебедей” и “Христос проповедует на Кукемской регате” – свет Темзы приобретает мистические свойства. Это священное присутствие речной субстанции. Спенсер однажды пояснил, что для отдыхающих на катере, который плывет по Темзе на его картине “Воскресение на кладбище в Кукеме”, “небесная кульминация – в освещенных солнцем заболоченных лугах за излучиной реки”.

Тернер в “Закате на реке” и на других картинах, изображающих Темзу, передает ошеломляющее ощущение от света, который медлит в вечернем небе. Этот свет – продолжение реки. Или, скорее, наоборот: Темза – продолжение этого лучезарного света, наполняющего сотворенный Богом мир. У Тернера не бывает реки без неба: два источника сияния радужно, переливчато отражаются друг в друге на тысячу ладов. Для него река была переживанием света, световым экспериментом. Вот почему его всегда неудержимо влекло к ней. Вот почему она – центр его живописи. Важной частью его задачи было выявить свет, идущий из сердца реки, и восславить его.

Но как художнику писать воду? На эту тему Тернер упорно, глубоко размышлял. Вода – это подвижный свет, не больше и не меньше, и ее нельзя зафиксировать, остановить на холсте. На что похожа вода? На движение. Пока ее изображаешь, она становится другой. Эту проблему Тернер разрешил, пропуская мир через призму, превращая его в радужный туман, чьи клубы постоянно меняют цвет и оттенок. Когда свет на его полотнах приобретает трансцендентные качества, река является во всей своей природной силе. Свет Темзы, по неявной аналогии с ее водами, может восприниматься как “чистый”. Стоя на Вестминстерском мосту, Дороти Вордсворт, как она писала в дневнике в июле 1802 года, пришла в некий транс от того, что “солнце сияло ослепительным, чистым светом”. Свет сделался таким благодаря реке.

Придя в Лондон и смешавшись с его началом, Темза становится самым интересным источником света в городе. Ночью, отражая бесчисленные городские огни, река оживает. У речной воды есть этот особый блеск – подвижный, ртутный разбег попавшего в нее света. “Серебро” Темзы может превратиться в ртуть, разбрызганную по ее подвижной серебристой поверхности и словно бы уходящую в глубину плавными потоками отраженного блеска. Впечатление такое же, как от ночного неба с его созвездиями. Иным этот свет представляется стылым и далеким, впитавшим в себя холод водных пучин. Этот свет отличается по глубине и фактуре от мягкого света верховий. Блеск предостерегает: не подходите слишком близко!

Однако ночная река может стать и омутом спящей черноты. Потеряв серебристое свечение, она делается чернильно-темной и вязкой. Она безмолвна. Она тиха, как река мертвых. В середине русла она отливает зеленью, но периферия либо черна, либо фиолетова. Тени береговых зданий накладывают на реку темноту особого оттенка, и остаточный цвет, вытесненный из города, теряется над ней в мрачных небесах. Так, во всяком случае, Темза выглядела на протяжении многих столетий. Ныне, в начале XXI века, она на участках в черте Лондона никогда не бывает абсолютно темна. Уличные фонари и огни бесчисленных зданий заставляют ее блестеть всю ночь. Ближе к устью яркие огни обогатительных и нефтеочистных предприятий торжественно освещают ее путь к морю, подобно гигантским факелам. Только в верхнем течении и на отдельных участках, где она течет среди болот, она, как встарь, наполняется густой чернотой и безмолвием.

Звуки Темзы содержат в себе все слуховое разнообразие как природного, так и человеческого мира. В районе устья она порой может показаться неестественно тихой. Там, где некогда река бурлила от деятельной жизни, ныне мало что происходит. Местами Темза сделалась пустой рекой, рождающей иллюзию тишины. И все-таки нет-нет да поднимет волны танкер или прочертит ровную воду, как жук-плавунец, небольшой катер. Чуть выше по реке, в районе Гринхайта и Тилбери, звуки Темзы – это лязг и жалобный скрежет кранов и прочей техники, перемежающийся с плеском воды и хриплыми возгласами чаек.

Верховьям Темзы присуща та умиротворенность, которая всегда ассоциируется с тихими, уединенными водами. Благодаря этому она оказывает целебное действие. Торо полагал, что глядя в воду – в “око земли” – человек “измеряет глубину своей собственной натуры”. Таков контекст речной тишины. Здесь – место покоя и самоуглубленности. Но полной эта тишина никогда не бывает. Окружающий мир подает свои голоса: щебечут бесчисленные птицы, шелестит склоненными над водой листьями ветер, плещет время от времени рыба… В точности то же самое раздавалось здесь за многие тысячелетия до появления на этих берегах человека. Перенесись мы каким-нибудь волшебным образом в ту невообразимую эпоху, ее звуковой состав, возможно, оказался бы для нас единственным, что в ней знакомо и привычно.

После захода солнца над рекой поднимаются ночные звуки. Плеск рыбы похож уже не на плеск, а на пистолетный выстрел, листья падают на берег с отчетливым шелестом, ветер шумит явственней, и ночные ползучие существа, кажется, шуршат где-то совсем близко.

Река, освоенная человеком, – в частности, на ее лондонских отрезках – не умолкает никогда, пусть даже единственное, что до нас доносится, – это ритмические удары волн о стенки старых причалов и доков. Подле лондонской Темзы слышно, кроме того, как бурлят приливные воды, обтекающие берег. В эпоху огромных доков шум хозяйственной деятельности над коммерческим водным путем не стихал ни днем, ни ночью. Речной гимн тогда состоял из глухих ударов падающих тюков, шипения пара, стука клепальных молотков, скрежета килей, громогласных ночных команд. Над набережной Виктории гудки, которыми суда обменивались в тумане, смешивались с приглушенным шумом автомобилей, свистками поездов, колокольным звоном церквей Сити. Звуки города раздавались и над рекой, словно она стала его эхокамерой.

Сейчас порой забывают о том, какой шумной в свое время была Темза в центре столицы. В прошлые столетия ночью ее было слышно на большинстве улиц внутри городских стен. Джордж Борроу в романе “Лавенгро” (1851) говорит о речной какофонии: