Дети земли и неба - Гай Гэвриэл Кей

Он открыл дверь и вышел, прикрыв ее за собой.

— Будь они все прокляты! — произнес Савко, достойный канцлер его величества императора Родольфо. — Будь они прокляты, и да утонут они в моче своих каналов.

Не самое элегантное выражение, но произнесенное с необычной для него горячностью.

Он сел за письменный стол. Обхватил голову руками. И сидел так долгое время, изо всех сил стараясь успокоиться. Чтобы думать, нужно быть спокойным. Многое теперь зависело от его способности думать, а он сегодня уже сделал ошибку.

Он понял одну вещь, которую ему нужно сделать. Возможно, это не поможет, но был шанс, что поможет, а он был готов замерзать среди демонов во тьме, только бы не позволить Серессе диктовать Обравичу, как поступать с городом, который хранит ему верность.

Он взял перо и написал необходимые приказы.

Покончив с этим, он снова задумался, на этот раз над вопросами, близкими к его собственным делам. К тому моменту, когда раздался ожидаемый стук в дверь и вошел Ханс, канцлер был готов.

— Секретарь, поговорим о Витрувии.

— Мой господин?

— Он не болтлив? Витрувий?

— Болтлив, господин?

— Личные дела, касающиеся его, он держит в тайне от других? От тех, кто… не все понимает в происходящих здесь событиях?

Ханс был исключительно умным человеком. Он вполне готов подняться выше должности секретаря, даже такой высокой должности, как эта (выше уже нет). Он слегка покраснел, отметил канцлер. Понимание и реакция у большинства людей предшествуют высказыванию. Наблюдательный человек может их увидеть.

Секретарь сказал, подбирая слова (что говорило само за себя):

— Конечно, он очень молод, мой господин. Он… он очень гордится своей… своей ролью в канцелярии. Тем, что посвящен во многие… глубоко личные дела.

«Своей ролью». «Глубоко личные дела».

Теперь Савко был очень спокоен.

— И, возможно, он мог захотеть, чтобы другие узнали о его значении?

— Он молод, — повторил Ханс.

— Это ты сказал.

— Могу ли я… будет ли мне позволено узнать, что такого сказал посол, что вызвало озабоченность, мой господин?

«Осторожно», — подумал канцлер. И ответил:

— Сересса, по-видимому, в курсе тех событий, связанных с нашей канцелярией, о которых им было бы лучше не знать.

— Понимаю. — Ханс откашлялся. — И они знают о них от самого Витрувия?

— Не могу утверждать с уверенностью. Если бы я был уверен… — он вздохнул. — Это имело бы тяжелые последствия.

Тяжелые. «В самом деле тяжелые», — подумал Савко. Тяжелая могильная плита. Черви, пожирающие красивое лицо, гибкое тело.

— Возможно, — сказал секретарь, — я мог бы разъяснить ему серьезность всех обстоятельств, связанных с делами канцлера? Огромную важность абсолютной сдержанности?

Но, слушая его, Савко принял решение. По правде говоря, он осознал, что уже принял его, когда посол еще находился в этой комнате. Его охватила глубокая печаль, подобная зимней стуже. Бремя должности и жизни.

— Ханс, — сказал он, — учитывая все обстоятельства, было бы лучше, чтобы ни Витрувия, ни эту женщину, Вейт, больше не увидели в Обравиче.

— Конечно, мой господин, — ответил секретарь, его лицо и голос не выдавали его чувств.

Он такой красивый мальчик, Витрувий. Светловолосый, белокожий. Умный и всегда готовый рассмеяться. И нежный, такой нежный. Сладкий.

Савко прибавил:

— Собственно говоря, так как мы готовимся к войне, было бы лучше всего для империи, чтобы их обоих больше нигде не видели.

На этот раз Ханс побледнел. «Он имеет на это право», — подумал Савко. Но ему было неприятно это видеть. Осуждение без слов.

— Нигде. Да. Понимаю, — ответил секретарь. В его голосе не было осуждения. Для этого он был слишком хорошо воспитан. — Я об этом позабочусь.

— Спасибо, — сказал канцлер. Он махнул в сторону темноты за окном. — Уже поздно. Прости, что задержал тебя. Можешь идти. Увидимся утром. Возьми это, пожалуйста, Ханс. Прикажи переписать и отослать, — он вручил ему приказы, которые только что написал, приказы для Сеньяна.

После ухода Ханса канцлер какое-то время сидел в одиночестве. В комнате было тепло, горел огонь. Он подумал, не налить ли бокал вина. «В резиденции вино лучше», сказал этот проклятый посол. Наверное, это правда. Докладывали, что он привез красные вина из Кандарии. Их достать трудно, даже при дворе, только через Серессу.

Он встал, все-таки налил вина, разбавил его водой, как обычно. Он — канцлер, ему необходимо быть предусмотрительным во всем. При этой мысли его опять охватила печаль. Красивый мальчик, правда, и такой многообещающий. Как все иногда неудачно складывается. «Мы можем горевать о столь многом в какой-то один момент», — подумал Савко.

Он отпил вина. Он думал о Сеньяне, о тех приказах, которые он только что отдал секретарю, чтобы их отправили далеко на юг. Пираты подчинятся этим приказам. Он это знал. Они отличаются страстной, агрессивной преданностью — императору, богу. И имперскому канцлеру Савко, действующему от имени их обоих.

И подчинившись, они станут страшно уязвимыми, разумеется. «Но, — сказал себе Савко, — это необходимо». Это его способ защитить их от требований, которые через пару дней пришлют сюда из Серессы. Республика дала императору деньги, в которых он нуждался. И им потребуются еще деньги. Если ты кому-то задолжал, у тебя потребуют погасить долг, тем или иным способом.

Сересса хочет, чтобы Сеньян был уничтожен. И хотя Родольфо не пожелает этого позволить, будет горячо возражать против этого (так же горячо, как и против всего, что не относится к алхимии), наверное, долг его канцлера объяснить ему, что город пиратов, пусть даже отважных и преданных, нельзя положить на чашу весов, если на другой лежит Воберг, падения которого никак нельзя допустить.

Возможно, он сумеет выиграть некоторое время для Сеньяна этим письмом, которое он только что написал. Или погубит очень много героев из этого города. Это можно сделать — убить людей письмом, написанным в комнате дворца, переписанным и отправленным через горы, реки и долины.

Он поднялся по каменной лестнице в свою спальню, слуга освещал ему путь. У него есть красивый дом в городе, внизу, — у него несколько домов, загородных поместий, его хорошо награждают за службу. Но он почти всегда ночует в замке. Так лучше всего. Сложные задачи империи невозможно решать только в светлое время суток.

Ему принесли ужин. Он прочел послания за другим письменным столом, пока ел, прислушиваясь к ветру. Ночь была ясной, светили звезды, потом взошла голубая луна.

Он подошел к окну и выглянул наружу. Посмотрел вниз на реку, на россыпь ночных огоньков Обравича. Он помолился о дожде в Саврадии. Дождь и дождь. Выпил второй бокал разбавленного вина. Третьего наливать не стал. Ему было так грустно, словно сейчас осень, начало зимы, а не сладкое время весны.