Дети земли и неба - Гай Гэвриэл Кей

«Сладкое» — сейчас это слово вызывало тяжелые чувства.

Он лег в кровать, но еще не успел уснуть, а огонь почти погас, когда раздался стук в дверь и вошел слуга. Он принес светильник и два письма, одно с печатью, второе просто сложенное. Сложенная записка пришла из башни, где разместили гостей императора. Ее он открыл первой.

Аккуратным почерком один из недавно прибывших алхимиков, из киндатов, объяснял, что письма серессца не расшифровали, так как в них не было, фактически, никакого шифра.

Он проанализировал слова, которые писал этот человек, и не нашел никакой системы. Он считает, что серессец использовал видимость шифра, чтобы замаскировать настоящую тайнопись, вероятнее всего, — это слова, написанные невидимыми чернилами между строчками письма. Только если бы они получили подлинник документа, к нему можно было бы применить различные методы воздействия, которые проявили бы скрытую запись. И скромно подписал письмо, выразив свое почтение.

«Это почти наверняка правда», — думал Савко, сидя на кровати в полотняной ночной сорочке и колпаке. Это исследование идеально все объясняло. Он вздохнул с облегчением. Письмо не могло сразу помочь ему, но оно кое-что объясняло, а знать всегда полезно. Знания — это звонкая монета.

Он вскрыл второе письмо, с печатью, от их посла с юга, из самой Дубравы. Посмотрел на дату, он всегда так делал. Курьеры спешили — очевидно, послание считали важным. И к тому же его доставили ночью.

Он прочел письмо. Оно действительно оказалось важным. Это был подарок.

Он сидел в комнате, освещенной лампой, и представлял себе сменяющих друг друга гонцов, доставивших его сюда, при утреннем свете, в сумерках и ночью, на лодке вдоль побережья, затем верхом на коне через горные перевалы в этот дворец, в его спальню наверху. А перечитывая письмо, он понял, теперь у него есть оружие против Серессы. Потому что Джад иногда проявляет милосердие к своим трудолюбивым, обремененным заботами детям.

Они очень плохо поступили, эти серессцы. Фальшивая Старшая Дочь Джада, засланная в Дубраву. Нечестивость, убийства. Убийства! Ее связь с республикой Сересса до сих пор оставалась тайной. Она умерла, попытавшись — сообщалось в письме — убить женщину из Сеньяна, гостью в священной обители.

Сеньян и Сересса. «Опять», — подумал Савко.

Существуют ли у мира свои планы, или их придумывают люди? Пытаются ли они внести смысл в произвольные события, стремясь приблизиться к мудрости бога? Это глупость, тщеславие? Или даже ересь?

Он отпустил слугу с лампой. Снова лег, размышляя. Он понял, что эти новости, это оружие, может означать, что не было никакой необходимости посылать только что написанные им приказы в Сеньян. Возможно, теперь им не понадобится эта дополнительная защита от Серессы: идея, что они героически сражаются за императора, который не может покинуть их, пока они это делают.

Он обдумал это, глядя на мелькающие в догорающих углях камина искры. И решил, что учитывая все обстоятельства, он не станет отзывать свои приказы.

Крепости Воберг пригодится подкрепление из Сеньяна, если им удастся туда добраться. Путь туда долгий, опасный, но их считают свирепыми и искусными воинами, не так ли? Разве не такие слова всегда говорили о сеньянцах?

«Ты маневрируешь, стараясь добиться равновесия, подобно акробату», — думал канцлер. Совершаешь хитрые, умные поступки; делаешь ошибки. Люди живут, процветают, страдают, умирают из-за тебя, или наперекор тебе. Веру в Джада, а также империю и ее границы, нужно защищать самыми лучшими способами, какие ты сможешь изобрести. В конце ты отправишься к богу, понесешь ему отчет о своей жизни, и он будет судить тебя.

В начале весны на пастбищах вокруг Ашариаса шли дожди. Это хорошо. Выросла новая трава. Коней, отощавших, как всегда после зимы, отпустили свободно пастись и набирать силу для грядущей кампании.

Дождь в тех местах и в то время был необходим. Позже, когда они тронутся в путь, он станет ненужным. Он станет разрушительным, гибельным для их цели. Ка’иды армий калифа совещались друг с другом (ворчливо) и с людьми, отвечающими за здоровье коней. Хотелось выступить в путь, как только будет возможно, но не слишком рано, иначе боевые кони выбьются из сил или даже падут, когда начнется долгий, утомительный поход по пересеченной местности к крепости джадитов.

Тем не менее они туда пойдут. Это при дворе знали.

Беспокойные, мятежные племена на востоке в этом году вели себя тихо. Некоторые спорили с великим визирем (чтобы он донес их слова до калифа), что сейчас самое лучшее время, чтобы атаковать восток и окончательно покорить эти племена. От этой мысли отказались, и совершенно справедливо: османы никогда не собирались оккупировать эти пустынные, гибельные земли (выжженные летом, открытые свирепым ветрам и снегам зимой), только хотели, чтобы их обитатели вели себя тихо.

Нет, желанные земли находились на западе и на севере, вокруг проклятого Воберга и дальше, возле таких же крепостей. Если бы они смогли захватить их, а также фермерские угодья и селения вокруг, они смогли бы пасти на них своих коней, зимовать в безопасности, а затем, на следующий год, двигаться дальше. В более богатые провинции джадитов, которыми владеет этот глупый император. Они могли бы даже покорить столицу империи, как покорили Сарантий, окруженный стройными стенами, считающимися несокрушимыми, и переименовали его, и сделали своей собственностью — и собственностью Ашара.

А потом Великий Калиф Гурчу, которого подданные звали Завоевателем, а напуганные джадиты — Разрушителем, мог бы осуществить свои притязания, которым положил начало первый рейд из пустыни несколько сотен лет назад, — и править от имени Ашара и звезд всем известным миром, покорив все остальные религии и народы.

Великому визирю предложили две даты начала похода. Посоветовались с астрологом, киндатом (как и визирь). Калиф доверял своему киндату — излишне, считали некоторые. У того хватало ума не подвергать сомнению мудрость ка’идов, что бы там ему ни говорили его луны и звезды. Он одобрил обе даты, с обычными уловками и избегая прямых ответов.

Калиф, хоть и отличавшийся аскетизмом и погруженностью в себя (по мере того как правитель старел, он все больше становился таким), никогда не был нерешительным. Он выбрал более раннюю дату. Гонцы уже поскакали из города, чтобы передать инструкции каждому гарнизону, где его пехота или кавалерия должна соединиться с основными частями армии. В храмах Ашариаса нараспев читали молитвы вечером накануне выступления.

Армия Османской империи, двадцать пять тысяч воинов, — и к ним должно было присоединиться еще столько же по дороге — утром покинула город.

Они прошли парадом мимо дворцового комплекса к воротам. Так поступали всегда. Если калиф и смотрел на них, он сам оставался невидимым. Прошло много лет с тех пор, как его видели обычные подданные. Солдаты шли мимо приветствующих их криками толп, мимо развалин ипподрома и Главного храма Ашара, когда-то бывшего великим святилищем неверных, до того как этот город отобрал у них Завоеватель. Они прошли сквозь тройные стены (по большей части, стены еще сохранились, хотя Ашариас не нуждался в стенах) и повернули на север, а потом на запад, на большую, широкую имперскую дорогу. В тот день позади них сияло солнце, отражаясь от куполов города и от моря, и от оружия в их руках, и от огромных пушек на крытых повозках.