Збиг. Стратегия и политика Збигнева Бжезинского - Чарльз Гати

Находясь в своей нише, мыслитель должен прилагать значительные усилия, чтобы понимать мир, быстро выходящий за рамки европейского нормативного окружения, – мир, в котором основы государственных систем меняются едва ли не сильнее, чем после Вестфальского мира. В недавней работе Бжезинский проводит аналогии с европейским опытом, распространяя их на Азию. И, как можно догадываться, вовсе не потому что делает скидку для западного читателя, не так уж хорошо знакомого с историей Азии, а потому что к этому он привык, и для него это естественный образ мысли. Увы, многие эти аналогии не так уж хорошо переносятся с Запада на Восток.

В любом случае, рассуждая о качествах стратегического мыслителя, очень мало говорят о характере самого человека и о его личных обстоятельствах, что порождает теории заговора. Ещё со времен работы в Трёхсторонней комиссии ни один политолог не был настолько часто главным действующим лицом разнообразных, подчас самых безумных, теорий заговора, как Збигнев Бжезинский. Среди более серьёзных мыслителей Бжезинский пользуется смешанной репутацией. Сторонники Макговерна среди демократов и их нынешние последователи называют его «ястребом»; многие республиканцы критикуют его за сдержанность в вопросах, требующих использования силы. Некоторые считают, что он слишком озабочен Россией, и обвиняют его в том, что он не может найти Южную Америку на карте; другие считают, что он слишком сосредоточен на Китае. Всем угодить невозможно (и уж точно не следует к этому стремиться). Время покажет, чьи идеи оказались ближе всего к исторической истине. Однажды Чжоу Эньлая попросили выразить своё мнение по поводу Французской революции, на что он ответил: «Об этом ещё слишком рано говорить». То же самое можно сказать и о Збигневе Бжезинском как о стратегическом мыслителе.

Збигнев Бжезинский был блестящим преподавателем, заботившимся о своих студентах и использовавшим Гарвардский университет, Колумбийский университет, Совет по международным отношениям и Трёхстороннюю комиссию для подготовки к политической деятельности. Многие не академики с удивлением узнают, что на государственной службе он провёл только шесть лет, а всё остальное время в академии или в «мозговых центрах». К числу последних можно отнести Трёхстороннюю комиссию и вашингтонский Центр стратегических и международных исследований. После отставки «мозговые центры» предоставили ему возможность, согласно его собственным словам, переключиться с «создания политики к анализу и защите своих взглядов на политику»[304].

Но в определённых важных отношениях Бжезинский оставался академиком. На лекциях и интервью он говорил чёткими параграфами. Несмотря на то что «политическая наука», по его мнению, по большей части была лишена серьёзного содержания, его аналитическая способность и умение защищать свои взгляды являются следствием систематических исследований, чему он научился в своих школах и университетах: Университете Макгилла в Монреале, в Гарвардском и Колумбийском университетах и Школе передовых международных исследований Пола Нитце при Университете Джонса Хопкинса (SAIS). Из этих четырёх главных учебных заведений больше всего влияние на формирование Бжезинского оказал Гарвард. Именно там он узнал, что значит быть академиком и политологом, а также, в чём разница между этими двумя понятиями. В этом отношении его опыт сходен с опытом его знаменитых коллег по Гарварду – Сэмюэля Хантингтона и Генри Киссинджера, которых другие коллеги считали недостаточно серьёзными исследователями из-за того, что у них были внешние интересы и связи в мире политики.

Бжезинского всегда восхищали идеи, но, в отличие от большинства академиков, он стремился переводить идеи в политику и превращать теорию в практику. Такая ориентация и особенно его интерес к Советскому Союзу обусловлены его биографией. Он, как сын польских эмигрантов, рос в то время, когда родина его семьи находилась в зависимости от Советского Союза. Как он сам пишет: «Мои работы всегда связаны с какой-то фундаментальной политической или философской предпосылкой. Сначала в фокусе моего внимания был Советский Союз. Я считал его угрозой того же плана, что и гитлеризм. Затем я расширил эту мысль и задумался о том, что это значит для американской внешней политики»[305].

Во время его пребывания в Гарварде в Вашингтоне наблюдался значительный интерес как раз к этой теме. В ответ на соперничество с Советским Союзом правительство США предоставило крупную поддержку для исследований в этой сфере посредством законодательных актов, таких как Акт об образовании в области национальной обороны. Университеты на этой начальной стадии холодной войны представляли собой идеальное место, в котором пересекались личные интересы Бжезинского и интересы американского правительства. Он не был одинок, так как другие студенты Гарварда также интересовались тем, как соотнести идею и теорию с политикой. Что их делало особенными в академическом мире, так это их пренебрежение к количественным методам и концептуальным подходам, слишком далёких от реальности – то есть к тем методам и принципам, которые были приняты в большинстве университетских отделений, и приняты до сих пор. (Среди исключений, где регионоведение до сих пор считается важной дисциплиной и признаётся таковой, можно назвать такие академические гавани, как Колумбийский университет, Школа имени Флетчера при Университете Тафтса, Джорджтаунский университет, SAIS и Школа имени Эллиота при Университете Джорджа Вашингтона). Как отмечает Бжезинский: «Если пролистать Обозрение [американской] политологии, то трудно найти что-либо, что соотносится с реальной жизнью. Некоторые теоретики утверждают, что Америка и Китай должны воевать. Я же считаю, что они не должны воевать. Если эти исследователи ошибаются, то разрабатывается новая теория, но такие теории всегда возникают как следствие чего-то. Когда условия меняются и делается верный выбор, теорию нужно изменить»[306]. В результате такого упора на абстрактное в академической политологии политические дискуссии переместились из университетов в «мозговые центры», преимущественно в Вашингтоне.

Бжезинский поступил в Гарвард в 1950 году, закончив бакалавриат и магистратуру в Университете Макгилла. Свою магистерскую диссертацию он написал по теме национальной политики СССР и пришёл в Гарвард с убеждением, что национальный вопрос – ахиллесова пята Москвы[307]. В Гарварде свою диссертацию о роли политических чисток в Советском Союзе он написал под руководством Мерла Фейнсода, настоящего гиганта в области советологии. После аспирантуры на протяжении 1950-х годов Бжезинский преподавал там же, пока ему не отказали в постоянной должности. По его собственному признанию: «Конечно, я хотел стать там постоянным преподавателем, но я ничего не делал ради этого, что сейчас признаю наивным. Когда же я узнал, что мне отказали, я решил, что это не повод для меня и моей жены расстраиваться, и устроил большую костюмированную вечеринку на тему кораблекрушения, и это была одна из лучших моих вечеринок в Гарварде»[308].