Збиг. Стратегия и политика Збигнева Бжезинского - Чарльз Гати

Збигнев Бжезинский, подобно своему современнику и отчасти сопернику Генри Киссинджеру, обладал даром стратегического мышления. Главное отличие между ними в том, что для Збига характерна прямота в высказываниях и смелость в отстаивании своих позиций. Если на взгляды Киссинджера по любой теме, от войны в Ираке до инициативы Джорджа Шульца по уничтожению ядерного оружия, часто влияют сложные расчёты своей позиции и политические ветра в тот или иной конкретный момент, Збиг всегда прямо говорит, что думает, даже если это грозит ему осуждением и критикой. У него имеются свои недостатки: он всегда был гораздо больше увлечён тем, что, например, происходит в крошечной Грузии, чем в гигантской Мексике под боком, и было бы напрасно искать в его книгах какие-то существенные мысли и рассуждения по поводу Латинской Америки в целом. Но всё равно на свете найдётся мало людей, способных сравниться с ним по широте кругозора и по вовлечённости в текущие политические дебаты, в которых он постоянно участвовал на протяжении своей необычайно долгой и продуктивной жизни.

Чарльз Гати: В качестве одного из способов начать эту беседу можно процитировать Макса Асколи, основателя и редактора ныне уже не выходящего еженедельника «Репортер». Как вы (и я), он был эмигрантом. Он приехал в эту страну из Италии накануне Второй мировой войны. Много лет спустя Асколи сказал, что есть некоторые люди, которые сами родились за рубежом, но по своему складу личности являются «прирождёнными американцами». Как вы сами ощущаете себя в этом смысле?

Збигнев Бжезинский: Я не ощущаю себя «прирождённым американцем», но после окончания Второй мировой войны моя родина для меня оказалась закрытой, и я страстно желал найти себе что-то, с чем можно было бы себя отождествлять. Когда в 1950-х я стал студентом Гарварда, то этот вакуум быстро заполнила Америка. Я ощущал себя американцем, но, как мне кажется, это больше говорит об Америке, о том, как люди здесь быстро приняли меня.

ЧГ: Кто произвёл на вас впечатление? Я знаю, вы были близки с покойным Биллом Одомом. Вы не против поговорить о ваших с ним отношениях и, возможно, рассказать о том телефонном звонке в три часа утра 19 ноября 1979 года?

ЗБ: Одом был военным человеком. Мы познакомились в Колумбийском университете, когда он только что вернулся со службы во Вьетнаме. Я попросил его сделать презентацию на моём семинаре, и меня поразили его ум и способность к анализу. В начале 1970-х он провёл несколько лет в Колумбийском университете, и мы поддерживали отношения. Когда я перешёл в Белый дом, он стал полковником. Я решил взять его в свои военные советники, и мы очень тесно сотрудничали.

Наша дружба охватывала целый спектр, от профессиональных отношений до регулярных партий в теннис; мы разделяли интерес к Советскому блоку и вскоре после распада этого блока совершили совместную поездку по его бывшим странам. Это был своего рода круг почёта, когда мы переезжали из одной столицы в другую.

Я также помню, как однажды он разбудил меня ночью – как вы и сказали, 19 ноября 1979 года. Он был не только моим военным помощником, но и помощником по кризисным ситуациям. В мои обязанности входило консультировать президента по поводу решения в ответ на ядерную атаку на США. Одом разбудил меня в три часа, я поднял трубку и услышал: «Извините, сэр. На нас готовится ядерный удар». Конечно, от такого заявления сразу пропадёт весь сон. «Сообщи подробности», – сказал я, и он ответил: «Тридцать секунд назад Советский Союз запустил по направлению к Соединённым Штатам 200 ракет». Согласно правилам, я должен был в течение двух минут подтвердить это сообщение, а затем у меня было ещё четыре минуты на то, чтобы разбудить президента, проверить все варианты в ходе так называемого «футбола», получить решение президента и затем распорядиться об ответном ударе. Поэтому я сказал ему: «Позвони, когда проверишь информацию». Я помню, как сидел, испытывая странные ощущения, потому что я не такой уж геройский человек. Например, я очень нервничаю, когда самолёт, в котором я лечу, попадает в зону турбулентности. Но в тот раз я был совершенно спокоен. Я понимал, что через 28 минут все могут погибнуть – моя жена, дети, все остальные. В таком случае мне оставалось проследить, чтобы у нас была большая компания на том свете. Поэтому я сказал: «Выполни все процедуры Стратегического авиационного командования для подготовки к запуску». Затем я ждал подтверждение. Прошла минута, и оставалось получить ещё один ответ. Тут снова позвонил Билл и сказал: «Отбой. Не те записи. Запуска не было». Помню, как я сказал ему: «Не забудь дать отбой Стратегическому авиационному командованию».

Билл Одом был одновременно и интеллектуалом, и бойцом – такое сочетание, которое мне нравилось.

ЧГ: Не хотите поговорить о своём отце? Особенно мне было бы интересно узнать о роли, которую он сыграл в помощи центральноевропейским и восточноевропейским евреям избежать преследований в годы перед Второй мировой войной.

ЗБ: Не так давно я получил письмо от женщины, живущей возле Вашингтона, в Бетесде, в штате Мэриленд. Письмо начиналось так: «Мне 93 года, и я хотела давно написать вам, но делаю это сейчас, пока ещё не отправилась на тот свет. Я хочу, чтобы вы знали – ваш отец [польский консул в Германии в 1931–1935 годах] спас меня и моего покойного мужа, выдав паспорта нашей семье. Он подтвердил, что мы польские граждане». На самом деле они были гражданами Германии. Мой отец поступил так вопреки своему дипломатическому статусу.

ЧГ: Он когда-нибудь говорил вам о своих взглядах?

ЗБ: Он придерживался глубоко либеральных взглядов, и его оскорбляли полуфашистские проявления польского антисемитизма. Моё самое первое воспоминание об этом – когда мы в середине 1930-х годов гуляли по улицам польского города Лодзь. Мне было тогда лет шесть. Мы увидели толпу правых фанатиков, с огромным плакатом, на котором было написано по-польски: «Все евреи – свиньи. Убирайтесь в Палестину. Варшава и Краков только для поляков». Мой отец ходил с тростью, не потому что она была ему нужна, а потому что тогда в Европе это было стильно, и он набросился на них с этой тростью. Что касается паспортов, то ребёнком я об этом не знал. Я узнал про них, потому что правительство Израиля признало его заслуги и особо отметило их несколько лет назад.

ЧГ: Перед войной вашего отца перевели в Канаду, и ваша семья переехала в Монреаль. В подростковом возрасте вы встречались с Яном Карским, который останавливался там на пути из Польши в Вашингтон, чтобы рассказать о холокосте. Впоследствии мы с ним стали друзьями, когда он лет сорок преподавал в Джорджтаунском университете. В 2012 году Обама посмертно наградил его Президентской медалью Свободы.