Награда для Иуды - Андрей Троицкий

– На этот счет у меня есть собственные соображения. По моим данным, Елисеев хочет навсегда отчалить из России, не дожидаясь больших неприятностей. Он хотел продать свою квартиру, но передумал, опасаясь огласки. Поступил иначе. Заложил квартиру одному банку, взял ссуду, которую тут же перевел за границу. Коттедж в Подмосковье продан в начале года. Нынешнее лето его жена торчала на съемной даче. Капиталы уже за границей. По большому счету, здесь у него не осталось никаких дел. Если через неделю другую Елисеев бесследно исчезнет, советую не слишком удивляться этому событию. Уехать из страны хоть сегодня ему мешает подписка о невыезде, которую с него взяли в прокуратуре.

– Жена, его жена в курсе дела?

– Не думаю. Если у Елисеева осталось какое-то чувство к своей мымре, он вытащит из России, когда освоится на новом месте. Тут нет проблемы.

– Что ты знаешь об афере с Барбером?

– Не так много, – Кочетков плюнул кровью. – До меня мало что доходило. Но я сделал свои выводы, которые, наверное, не далеки от истины. Барбер провернул свою махинацию, получил огромную страховую премию. Точнее две премии. Елисеев каким-то способом узнал, где деньги. Он, не поставив в известность акционеров, прибрал бабки, пропустил их через доверенный банк и слил на заграничные счета по фиктивным контрактам. И я ему помогал, потому что босс хорошо платил.

– Кто выполняет для Елисеева грязную работу? Кто обеспечивает силовое прикрытие?

– Собственную службу безопасности он разогнал. Якобы в целях экономии средств акционеров. На самом деле ему не нужны были информированные люди. Оставил только своего покойного брата тебя и еще пять-шесть человек. Вместе со мной уволился некто Роман Алексеенко. Ну, такой тупорылый субъект с пышными усами и баками. Ты должен его помнить. Алексеенко для вида открыл какую-то лавочку по пошиву автомобильных чехлов. А фактически собрал бригаду из бывших уголовников, всяких отморозков, которые за небольшие деньги согласны резать и стрелять всех, на кого покажет пальцем хозяин. Если кто-то из клиентов Елисеева начинает себя не так вести, ему просто суют пушку в морду, и человек подписывает все, что от него требуют.

– Ты был в мастерской?

– Помогал им с оформлением бухгалтерии и прочих бумаг. Потому что эти козлы не умеют даже заполнить расходный ордер или платежку, начислить зарплату швее. Они полные уроды.

– Где помещается эта забегаловка?

Кочетков назвал адрес.

– Можешь встать, – сказал Мальгин.

Он достал из кармана диктофон, нажал кнопку «стоп», вытащил из-под лацкана пиджака выносной микрофон. Кочетков на трясущихся ногах доковылял до дивана, упал на него и подолом майки стер с лица кровь.

– Запись останется у меня. Она не для ментов. А для моего душевного спокойствия.

Кочетков обхватил голову руками.

– Что мне теперь делать?

– Живи как жил. Будто ничего не случилось. Если Елисеев обратится к тебе с новым поручением, ты немедленно, не откладывая этого ни на минут, звонишь мне и все рассказываешь. Если вздумаешь что-то утаить…

– Я обязательно позвоню.

– Если вздумаешь что-то утаить, я найду тебя, где бы ты не спрятался, хоть на краю света. И тогда не жди пощады.

Мальгин бросил пистолет в раскрытый портфель, выдрал листок из записной книжки и начирикал номер мобильного телефона.

* * *

Сидя возле тлеющего костерка, Чума время от времени, подкладывал в огонь хворост, смотрел на пламя, страдая от тоски. Пахло осенью, сырым лесом и человеческим одиночеством. Скоро третьи сутки, как Барбер оставил его одного здесь, в этой глуши сторожить Диму, сопляка заложника, а сам на своей «Ниве» укатил в Москву по делам.

Место, где можно спрятать человека, Барбер выбрал идеальное. Когда-то давным-давно здесь, на границе Владимирской и Ярославской областей, размещался склад то ли вооружений, то ли горюче-смазочных материалов одной из воинских частей Московского военного округа. Но часть ту давно сократили, а следом ликвидировали и склады. Ангары из алюминиевых конструкций военные разобрали и увезли, какие-то постройки пустили под нож бульдозера. На территории в несколько гектаров, обнесенной двумя рядами заграждений из столбов и колючей проволоки, догнивали четыре деревянные казармы, похожие на лагерные бараки, какие-то сараи и хорошо сохранившийся крытый железом солдатский сортир. Еще осталась железнодорожная платформа, сложенная из бетонных плит, несколько железнодорожных платформ, насквозь проржавевших, тягач без колес и кузова и другая железная рухлядь.

Метрах в пятидесяти от железнодорожной платформы солдаты врыли в землю две цистерны под солярку на шестьдесят тонн каждая, из земли торчали только люки. Видимо, горючее использовали для оперативных повседневных нужд, а когда настало время съезжать с насиженного места, солярку откачали почти всю, о зарытых цистернах просто забыли.

В одну из этих емкостей, спустив в люк лестницу, посадили Диму Чинцова. Туда же сбросили несколько жердей, сосновый лапник и спальный мешок. Стены и особенно дно цистерны покрывал толстый слой затвердевшей солярки, вязкой, как расплавленный пластилин, ноги утопали в этом дерьме чуть не по щиколотку. Поэтому, чтобы устроить спальное место, Чинцову пришлось построить настил, положить жерди, сверху накидать сосновых веток и только тогда раскатать спальный мешок. Дышалось в цистерне трудно, от запаха солярки раскалывалась башка, угнетала постоянная темнота. Но Дима находил спасение в той мысли, что сидеть в этой помойке осталось недолго, мать любыми способами вытащит его. Она человек деятельный, с большими деньгами и связями. Если не сработают иные варианты, Галина Алексеевна заплатит выкуп, согласится на все похитителей, но спасет сына.

Бодрящие душу мысли приходили и исчезали, будто их волной смывало, вслед накатывали приступы отчаяния. Казалось, что он навечно погребен под землей, сгниет здесь заживо, но так и не выберется на поверхность, никогда не ступит ногами на твердую землю, не увидит неба над головой. Дима, поджав ноги к груди, часами сидел на скатанном спальнике, вздыхал вонь солярки и тер ладонями больную голову. Когда затекала спина и ноги, менял положение тела, ложился на лапник, закрывал глаза и ждал хороших или плохих известий. Утром и вечером Чума поднимал крышку люка, чтобы сбросить вниз пакетик с харчами. Хлеб, пара толстых ломтей вареной колбасы. Утром вниз летела пластиковая бутылка. Два литра воды нужно растянуть на весь день, и умыться, и жажду утолить.

Видимо, и охранник скучал, от безделья, рад был, да не мог придумать себе развлечение по душе. Вчера Чума четырежды поднимал крышку люка во внеурочное время. Смотрел сверху вниз, как в темный загаженный колодец, и заводил неторопливый мужской разговор. «Сидишь, жопа? – спрашивал он. – А я думал ты в лес прогуляться пошел». Но шутливое настроение сменяла беспричинная агрессия. Днем, когда Чума был еще мало-мальски трезвый, он просто плевал вниз и оскорблял арестанта всеми бранными словами, что мог вспомнить. Под вечер, уже сильно датый, стал бросать в цистерну горящие окурки и спички.