Словно распустившийся цветок - Сири Митчелл

— Что с вами случилось? На войне, я имею в виду?

Он молчал так долго, что я уже решила, что не дождусь ответа.

— Все было сложно и неоднозначно, как всегда бывает на войне. Мне приказали захватить китайские порты. В результате народ стал вымирать, погряз в нищете. Такими вещами трудно гордиться. Опиумная война – лучшее и одновременно самое худшее из того, что со мной случилось.

Он поднял подзорную трубу и долго смотрел в нее куда-то, потом со щелчком сложил и опустил на поднос, который держал стоявший рядом слуга.

— Как бы там ни было, я не хочу, чтобы тебе пришлось пережить то, через что прошел я, не чувствуя себя полноценным членом семьи, но не испытывая и желания окончательно порвать с нею. Я хочу видеть тебя устроенной и благополучной. Вхожей в свет. – Он вновь метнул на меня быстрый взгляд. – Любимой.

— Я и представить себе не могла, что вы…

— У моей сестры, твоей матери, был прирожденный талант к ботанике. У нее был блестящий ум. И ты пошла в нее.

— А что толку? Я не могу опубликовать ни строчки.

— Твоя мать нашла выход… Стала писать книжки для детей. Просто прелесть.

Но я не хотела быть просто прелестью. Я хотела быть колкой и язвительной. Я хотела, чтобы мной восхищались. Я хотела, чтобы мои работы годились не только на то, чтобы украшать собой книжные полки в детской.

— Занятия наукой не приносят особых дивидендов. Поэтому я привел ей судового врача. Потом лейтенанта. Потом нескольких капитанов. Но они ей не нравились. Она могла бы жить в роскоши… или во всяком случае не в столь стесненных обстоятельствах, но вместо этого она выбрала твоего отца.

Он произнес это так, словно сожалел о сделанном ею неудачном выборе.

— Я знаю, каково это – чувствовать себя лишним, моя дорогая. Когда все вокруг только и говорят, что об охотничьих собаках, а тебе хочется совсем другого – выйти в море. Но когда тебе выталкивают, тебе не остается ничего иного, кроме как уйти. И тогда приходится самому заботиться о себе. Сейчас я могу помочь тебе, и потому не надо отталкивать меня. Почему бы не воспользоваться моими ресурсами, пока у тебя есть такая возможность?

Тут к нам присоединился мистер Стенсбери, но только для того, чтобы извиниться, – у него была назначена встреча с мэром, а вскоре откланялись и мы.

Мисс Темплтон настаивала, что пастору, дескать, есть что сказать по поводу сбора средств для ремонта алтаря, и потому она посоветовала нам встретиться в тот же день после полудня. Адмиралу хватило одного взгляда на детей, которые резвились во дворе дома приходского священника, чтобы со всей возможной живостью препроводить меня внутрь.

Мы обсудили некоторые детали экскурсии и лотереи, пока пастор наконец не набрался смелости, чтобы взглянуть мне прямо в глаза:

— Я вот что подумал… неужели алтарь настолько плох? Потому что если уж и собирать деньги для благой цели, то пусть они лучше достанутся вдове Гринли, которой нужна новая крыша, или хотя бы старому мистеру Гадстоу, которому совсем не помешает новая дымовая труба. Нет, разумеется, я чрезвычайно признателен вам за то внимание, что вы уделяете алтарю, но если выцветшая краска на нем подождет еще хотя бы год, то мы можем сделать по-настоящему доброе дело и вложить средства в благотворительный фонд.

— Думаю, что это – прекрасная мысль. – На собственном опыте я имела несчастье убедиться в том, как много значит целая крыша над головой.

— Правда? А как вы полагаете, мисс Темплтон не сильно огорчится?

— Почему она должна огорчаться, если наши усилия направлены на тех, кто действительно нуждается в помощи?

— Я так рад, что вы согласны со мной. Отношения могут изрядно осложниться, когда духовные лица придерживаются одного мнения, а прихожане – совсем другого.

— Но вы – пастор. Как мне представляется, вы имеете право решать, как следует поступить с деньгами.

— В общем-то, это вполне естественно, не так ли?

Из кресла перед камином донесся легкий храп.

Обернувшись, мы увидели, что адмирал задремал.

Мы с пастором улыбнулись друг другу, и он кивнул на ведерко для угля.

— По поводу моей коллекции…

Я же вдруг обнаружила, что чувство щедрости и великодушия, недавно поселившееся у меня в груди, не распространяется на его образцы растений.

— Я думал о своей веронике, пытаясь понять, имеет ли значение тот факт, что, если память мне не изменяет, я сорвал несколько цветов на лугу и у болота.

— Он может иметь значение, особенно если это разные виды. Но меня всегда больше интересовало «почему», а не «что», и мне тем более любопытно, что она выросла в двух столь разных местах. Очень жаль, что вы не сравнили эти экземпляры друг с другом. Тогда я могла бы узнать о них что-либо новое.

— Я всегда полагал, что Господь помещает растения туда, где они нужны Ему.

— Не стану возражать, но разве это такой уж большой грех – задаться вопросом «для чего»? И «каким образом»?

— Каким образом? Кое-кто может сказать, что это граничит со святотатством, мисс Уитерсби. Или, по крайней мере, с беззастенчивым нахальством. – Глаза священника лукаво блеснули.

— Мне тоже так говорили. Но я не понимаю почему. В природе должна существовать целесообразность, разве нет? Некая цель или предназначение, обусловливающие, что цветок появляется именно там, а не где-нибудь в другом месте. И мой вопрос не настолько уж противоречит вере, если ваш единственный аргумент заключается в том, что вы полагаете, будто это Господь поместил цветок туда, где вы его и нашли. Так почему вы придаете такое значение вопросу «каким образом»?

Он смотрел на меня так, словно обдумывал мои слова.

— Быть может, вы спрашиваете себя, каким образом Господь использует обстоятельства к своей выгоде?

— Быть может.

— Интересный вопрос. Действительно интересный. И заслуживающий дальнейших размышлений. Вы не возражаете, если я запишу его…

— Ничуть. Записывайте на здоровье. – Если уж я не могу регулярно поставлять статьи в научные журналы, то, по крайней мере, стану регулярно давать пастору пищу для размышлений и проповедей.

— Видите ли, в чем дело… Надеюсь, вы не сочтете меня слишком уж прямолинейным или дерзким, мисс Уитерсби, но я получаю ни с чем не сравнимое удовольствие от беседы с родственной душой.

Похоже, он ожидал от меня ответа.

— Я тоже.

Он зарделся, как маков цвет:

— Отрадно слышать… Благодарю вас.

* * *

Наступила суббота, день, когда должно было состояться благотворительное мероприятие по сбору средств, и я обнаружила, что спрашиваю себя – уж не поторопилась ли я, объявив о своем полном выздоровлении после несчастного случая? Духота в оранжерее и неумолчный гул, в который сливалась музыка и голоса гостей, вскоре привели к тому, что голова моя опять начала раскалываться от боли. Большую часть времени я старательно пряталась в зарослях папоротников. Они были выстроены пирамидой в одном особенно темном уголке, на изрядном удалении от кариоты[70], вокруг которой толпились любопытствующие и откуда доносились их восторженные возгласы.