Бен-Гур - Льюис Уоллес

– Вот этот человек, о Балтазар, – сказал шейх, кладя руку на плечо Бен-Гура, – преломит с нами хлеб сегодня вечером.

Египтянин поднял взгляд на молодого человека, полный удивления и сомнения; заметив это, шейх продолжал:

– Я обещал дать ему попробовать завтра проехаться с моими лошадьми. Если он сможет справиться с ними, то будет править колесницей в цирке.

Балтазар продолжал пристально изучать Бен-Гура.

– Он пришел сюда с наилучшими рекомендациями, – настаивал Илдерим, немало удивленный. – Возможно, ты знаешь его как сына Аррия, который был римским мореходом благородного рода, хотя…

Шейх помедлил и со смехом закончил:

– … Хотя он утверждает, что является израильтянином, из колена Иудина, и, клянусь величием Господа, я верю тому, что он рассказал мне!

Теперь заговорил и Балтазар:

– Сегодня, о щедрейший из шейхов, жизнь моя была в опасности, и я бы лишился ее, если бы не этот юноша, который – если, конечно, глаза не лгут мне, – вмешался в события, когда все остальные разбежались, и спас меня.

Затем он обратился к Бен-Гуру с прямым вопросом:

– Не ты ли был тот самый юноша?

– Я не стал бы отвечать в таких словах, – с почтительным поклоном произнес Бен-Гур. – Я всего лишь тот, кто остановил лошадей наглого римлянина, когда они неслись на вашего верблюда у Кастальского источника. Ваша дочь подарила мне чашу.

Из-за пазухи своей рубахи он достал серебряную чашу и протянул ее Балтазару.

Иссохшиеся черты лица старца осветились изнутри.

– Господь послал тебя мне сегодня у фонтана, – произнес он дрожащим голосом, протягивая руки к юноше, – и вновь посылает тебя мне сейчас. Я вознесу Ему слова благодарности, потому что в Своей неизреченной милости Он направил меня сюда, давая возможность отблагодарить тебя, что я и сделаю. Чаша эта твоя, оставь ее себе.

Бен-Гур принял подарок обратно, и Балтазар, видя недоумение на лице Илдерима, в нескольких словах рассказал ему о происшествии у источника.

– Как! – воскликнул шейх, обращаясь к Бен-Гуру. – Ты ни слова не рассказал мне об этом, что стало бы лучшей рекомендацией тебе. Разве я не араб и не шейх моего племени в десять тысяч человек? Разве он не мой гость? И если моему гостю творят добро или зло, то разве не мне творят их? Куда еще ты должен был бы идти за наградой, если не ко мне? И разве какая-нибудь другая рука вправе дать ее тебе?

К концу этой тирады голос его уже гремел на весь шатер.

– Молю тебя, помилосердствуй, почтенный шейх. Я пришел отнюдь не за наградой, большой или малой; и если я буду заподозрен в таком намерении, то в свое оправдание могу сказать, что то, что я сделал для столь замечательного человека, я сделал бы для ничтожнейшего из твоих слуг.

– Но он мой друг, мой гость – а не мой слуга. Неужели ты не видишь в этой разнице руку Фортуны?

Обращаясь к Балтазару, шейх добавил:

– Ах, клянусь величием Господним! Снова говорю тебе, что он не римлянин.

С этими словами он повернулся к слугам, которые почти уже закончили приготовления к ужину.

Читатель, который вспомнит историю Балтазара, рассказанную им самим во время встречи в пустыне, поймет всю весомость впечатления, произведенного заявлением Бен-Гура о его незаинтересованности в вознаграждении. Для Балтазара заявление Бен-Гура звучало как эхо его собственной души. Он сделал шаг в сторону Бен-Гура и заговорил с ним в своей обычной, доверчивой манере:

– Как шейх представил тебя? Думаю, это было римское имя.

– Аррий, сын Аррия.

– Но ведь ты не римлянин?

– Все мои близкие были евреями.

– Были, ты говоришь? Так их уже нет в живых?

Вопрос был одновременно и коварным и простым. Илдерим избавил Бен-Гура от ответа на него.

– Займите ваши места, – обратился он к своим гостям. – Ужин подан.

Бен-Гур подал руку Балтазару и помог ему подойти к столу, у которого все они вскоре и устроились, усевшись по-восточному каждый на своем коврике. Подали чаши для омовений. Затем по знаку шейха слуги застыли на месте, а все помещение шатра заполнил голос египтянина, дрожащий от святого чувства:

– О Господь, Властелин всего сущего! Все, что у нас есть, дано Тобой. Прими же нашу благодарность и благослови нас, дабы мы могли и впредь творить Твою волю.

Это были слова молитвы, произнесенной добрым человеком одновременно с греком Гаспаром и индусом Мелхиором, сказанные ими на разных языках, после которой произошло чудо, свидетельствующее о снисхождении Божественного Присутствия на яства в пустыне много лет назад.

Стол, бывший поводом для этой молитвы, ломился от даров природы и деликатесов, любимых на Востоке, – хлеба только что из печки; овощей, лишь несколько минут назад собранных с грядок; мяса, различных кушаний из овощей с мясом; молока коров, меда и масла. Все это, следует заметить, елось и пилось без всяких современных приспособлений – ножей, вилок, ложек, чаш и тарелок. На этом этапе пиршества говорили мало, поскольку все участники застолья были изрядно голодны. Но когда наступило время десерта, все изменилось. Они снова вымыли руки, стряхнули разложенные на коленях куски холста. Голод был утолен, и, когда слуги снова накрыли стол, наступило время неторопливой и обстоятельной беседы.

В такой компании, состоявшей из араба, еврея и египтянина, верующих в единого Господа, в те времена не могло быть иной темы для разговоров. Из всех же троих кто иной мог начать беседу, как не тот человек, который собственными глазами созерцал Бога; кто видел Его в образе звезды; кто слышал Его голос; кто был ведом столь далеко и столь чудесно Его Духом? И о ком же еще мог говорить этот человек, как не о Том, свидетельствовать о Котором он был призван?

Тень от гор, накрывшая Пальмовый сад, сгущалась по мере того, как солнце опускалось за горную цепь, не оставляя места для романтичного времени сумерек. Стремительная южная ночь властно вступила в свои права; и, чтобы рассеять ее мрак, заполнивший шатер, слуги внесли четыре напольных канделябра, отлитых из бронзы, и установили их у каждого из углов стола. Каждый из канделябров раскидывал в стороны четыре стилизованные древесные ветви, на которых висели серебряные лампады и резервуар с оливковым маслом. В их ярком свете собеседники, наслаждаясь десертом, продолжали свою беседу, разговаривая на сирийском диалекте, знакомом всем и каждому в этой части света.

Египтянин поведал уже знакомую нам историю о встрече в пустыне трех человек и согласился с шейхом, что это случилось в декабре, двадцать семь лет назад, когда он и его друзья, спасающиеся бегством от козней Ирода, появились у шатра шейха, моля его об убежище. Рассказ этот был выслушан с напряженным интересом; даже слуги намеренно задерживались в шатре, чтобы услышать хоть несколько слов этой истории. Бен-Гур воспринял поведанное как человек, внимающий глубочайшему из откровений для всего человечества, которое особенно важно было для народа Израиля. В его сознании, как мы это впоследствии увидим, уже рождалась идея, которой предстояло изменить течение всей его жизни.