Воин кровавых времен - Р. Скотт Бэккер

— То она оправдывает все. Любое мучение, любое убийство…

Келлхус округлил глаза так, как это делал Инрау.

— Любое предательство? — подхватил он.

Ахкеймион внимательно взглянул на него, постаравшись сделать свое подвижное, выразительное лицо непроницаемым. Но Келлхус видел сквозь смуглую кожу, сквозь переплетение тонких мышц, даже сквозь душу, таящуюся внутри. Он видел тайны и муку, страстное стремление, пропитавшее собой три тысячелетия мудрости. Он видел ребенка, которого бил и изводил пьяный отец. Он видел сотни поколений иронийских рыбаков, зажатых между голодом и безжалостным морем. Он видел Сесватху и безумие безнадежной войны. Он видел племена древних кетьянцев, хлынувшие с гор. Он видел животное, укоренившееся в глубине души, возбужденное, уходящее к незапамятным временам.

Он не видел, что пришло после; он видел, что было прежде…

— И предательство, — глухо повторил колдун. «Он закрылся».

— В твоем случае, — безжалостно продолжал Келлхус, — цель — это предотвращение Второго Армагеддона.

— Верно. В этом не может быть сомнений.

— Значит, во имя ее ты можешь совершить все, что угодно? Глаза Ахкеймиона потускнели от страха, и Келлхус заметил промелькнувшее в них беспокойство, слишком мимолетное, чтобы сделаться вопросом. Колдун стал привыкать к эффективности их бесед: они редко перескакивали от одной темы к другой, как сейчас.

— Странно, — сказал Ахкеймион, — отчего вещи, которые один человек произносит с уверенностью, в устах другого звучат возмутительно, если не сказать — ужасно.

Неожиданный поворот, но это тоже вариант. «Более короткий путь».

— Сложный вопрос. Он доказывает, что убежденность стоит не дороже слов. Всякий может верить во что-то всей душой. Всякий может сказать то же самое, что сказал ты.

— И поэтому ты боишься, что я ничем не отличаюсь от прочих фанатиков?

— А ты отличаешься?

«Насколько глубока его убежденность?»

— Ты — действительно Предвестник, Келлхус. Если бы ты видел Сны Сесватхи, как я…

— Но разве Пройас не может сказать то же самое о своем фанатизме? Разве он не может сказать: «Если бы ты говорил с Майтанетом, как я»?

«Насколько далеко он способен зайти? Верит ли он всей душой?»

Колдун вздохнул и кивнул.

— Эта дилемма стоит всегда, не так ли?

— Но чья это дилемма? Моя или твоя? «Готов ли он пойти дальше?»

Ахкеймион рассмеялся, но невыразительно — так сменится люди, пытающиеся преуменьшить свой страх.

— Это дилемма целого мира, Келлхус.

— Мне нужно нечто большее, Ахкеймион. Нечто посущественнее голословных утверждений.

«Пойдет ли он до конца?»

— Я не уверен…

— Что это — именно то, чего ты хочешь от меня? — воскликнул Келлхус, словно внезапно впадая в крайность.

Нерешительность Инрау прозвенела в его голосе. Ужас Инрау отразился в его глазах. «Я должен этого добиться». Колдун в ужасе уставился на него.

— Келлхус, я…

— Думай о том, что говоришь мне! Думай, Акка, думай! Ты утверждаешь, что я — признак Второго Армагеддона, что я — предвестье исчезновения рода человеческого!

Но, конечно же, Ахкеймион думал о нем больше…

— Нет, Келлхус… Это не все.

— Тогда что я такое? Чем ты меня считаешь?

— Я думаю… Мне кажется, возможно, ты…

— Что, Акка? Что?

— У всего есть цель! — раздраженно буркнул колдун. — Ты пришел ко мне зачем-то, даже если не осознаешь этого.

А вот это — Келлхус знал — истине не соответствовало. Если бы все события имели цель, их завершение определяло бы их начало, а такое невозможно. Все происходящее зависит от истока, а не от места назначения. То, что произошло прежде, формирует то, что произойдет потом. Его манипуляции рожденными в миру — достаточное тому доказательство… Даже если дуниане и допускают ошибки в своих теориях, их аксиомы остаются нерушимыми. Логос усложнился — только и всего. Даже колдовство, из которого он черпал по капле, подчинялось общим законам.

— И какова эта цель? — спросил Келлхус. Ахкеймион заколебался, и, хотя он безмолвствовал, все в нем, от выражения лица до запаха и участившегося сердцебиения, кричало о панике. Он облизнул губы…

— Я думаю… спасение мира.

Ну вот, опять то же самое. Вечно одно и то же заблуждение.

— Так, значит, я — твое дело? — поинтересовался Келлхус, словно не веря своим ушам. — Я — та Истина, которая оправдывает твой фанатизм?

Ахкеймион в ужасе смотрел на ученика. Упиваясь выражением его лица, Келлхус наблюдал, как предположения падают на душу колдуна и просачиваются сквозь нее, увлекаемые собственным весом к одному-единственному, неизбежному выводу.

«Все, что угодно… По его же собственному признанию, он должен совершить все, что угодно».

Даже отдать Гнозис.

«Насколько же могущественным ты стал, отец?»

Ахкеймион внезапно встал и двинулся вниз по монументальной лестнице. Он преодолевал каждую ступеньку устало и неторопливо, как будто считал их. Шайгекский ветер ерошил блестящие черные волосы. Когда Келлхус окликнул его, в ответ он сказал лишь:

— Я устал от высоты.

Келлхусу следовало догадаться, что этим все и закончится.

Генерал Мартем считал себя человеком практичным. Он всегда дотошно изучал стоящую перед ним задачу, а затем методично двигался к поставленной цели. Он не принадлежал к знати по праву рождения, в детстве его не баловали, и потому ничто не затуманивало его суждения. Он просто смотрел, оценивал и действовал. Мир не так уж сложен, говорил генерал своим подчиненным, если сохранять ясный рассудок и безжалостную практичность.

Смотреть. Оценивать. Действовать.

Он всю жизнь прожил, опираясь на эту философию. Как же легко оказалось ее подорвать…

Поначалу поставленная задача казалась простой, хоть и несколько необычной. Следить за Анасуримбором Келлхусом, князем Атритау, и попытаться войти к нему в доверие. Если этот человек собирает сторонников для свершения коварных планов, как предполагал Конфас, то нансурский генерал, страдающий кризисом веры, окажется для него лакомым кусочком.

А вышло все не так. Мартем посетил добрую дюжину его вечерних проповедей, или «импровизаций», как их называли, прежде чем этот человек удостоил его хотя бы словом.

Конечно же, Конфас, всегда возлагавший вину на исполнителей, считал, что все дело в Мартеме. Не могло быть никаких сомнений в том, что Келлхус — кишаурим, поскольку он имел связь со Скеаосом, а Скеаос был явным кишауримом. Не вызывало сомнений и то, что князь строит из себя пророка — во всяком случае, после инцидента с Саубоном это стало очевидным. И ему совершенно неоткуда было узнать, что Мартем — всего лишь наживка, поскольку Конфас не делился своим планом ни с кем, кроме самого генерала. Следовательно, в неудаче повинен Мартем, даже если он слишком упрям, чтобы признать это.