Интеграция и идентичность. Россия как "новый Запад" - Дмитрий Тренин

Сторонники союза ставят форму содержания впереди самого содержания. Реальные интересы двух стран и современные российско-американские отношения не таковы, чтобы США были готовы пойти на союз такого качества, который существует со странами объединенной Европы. Россия еще долго будет восприниматься в Америке с большей или меньшей настороженностью. Она – уже не противник, но далеко еще не «своя». С другой стороны, формальный союз с Америкой практически не создает новых возможностей для России, зато предвещает проблемы. Прежде всего в отношениях с Китаем, который рассматривает сближение России с США как часть американской стратегии окружения КНР.

Неопределенность идеи российско-американского стратегического партнерства сделала ее особенно популярной у спичрайтеров и составителей дипломатических коммюнике. Партнерство, с одной стороны, меньше, чем союз, но больше, чем «обычное» сотрудничество: определение «стратегическое» одновременно указывает на долгосрочный и «приоритетный» характер отношений. Вместе с тем партнерство формально ни к чему не обязывает. Джордж Буш-старший на встрече с Ельциным в 1992 г., Билл Клинтон с 1993 г. говорили о партнерстве: первый – в международных делах, второй – в трансформации России. Реально партнерство Вашингтона и Москвы на международной арене оставляло желать большего. Збигнев Бжезинский справедливо писал в 1994 г. о «преждевременном» партнерстве15. Вскоре после этого «партнерство» стало затухать, фактически так и не развившись. После финансового кризиса 1998 г. и последовавших в 1999 г. внутриполитических разборок в США на тему, «кто потерял Россию», о партнерстве уже никто всерьез не вспоминал.

Новое оживление тематики партнерства связано с формированием после 11 сентября 2001 г. антитеррористической коалиции. Появилось ощущение общей угрозы нового типа, возник образ общего врага. Немедленно возникла основа для практического сотрудничества – в Афганистане и за его пределами. Помимо прочего, благодаря участию России в возглавляемой США неформальной коалиции появилась «подушка безопасности», своего рода амортизатор на случай столкновений конкретных интересов. Можно было утверждать, как это делал президент Путин и его сотрудники в ходе иракского кризиса 2003 г., что в главном – т. е. в борьбе с международным терроризмом – Россия и США едины, а их расхождения, даже самые острые (как, например, по Ираку), носят «частный характер».

Тем не менее попытка расширить сферу российско-американского взаимодействия посредством стратегического диалога на высоком уровне (в рамках созданной в 2002 г. группы в составе глав внешнеполитических и военных ведомств двух стран) фактически окончилась ничем. Диалог на уровне президентских администраций в 2002–2003 гг. также не привел к позитивным результатам. В принципе потенциал для диалога и стратегического взаимодействия существует, но он ограничивается узостью понимания сторонами своих интересов, излишней фокусировкой чиновников на деталях, отсутствием у лидеров масштабного мышления, а главное – постоянно уменьшающейся возможностью абстрагировать внешнюю политику от внутренней.

Характер российско-американских отношений будет во многом определяться выбором внешнеполитической стратегии США. Если Вашингтон возьмет на себя лидерство в организации усилий мирового сообщества, и прежде всего ведущих держав, в решении глобальных проблем, Россия может стать важным и ценным партнером США в Евразии. Если, напротив, США будут продолжать действовать преимущественно в одностороннем порядке, это будет способствовать воссозданию системы отношений в мире, основанной на балансе сил. В результате будет упущен шанс использовать исторически уникальную ситуацию, в которой ни одна из великих держав не рассматривает другую в качестве вероятного противника16. В таком случае России придется опираться на Европейский союз и Китай, но выполнять такой «шпагат» длительное время может оказаться делом очень болезненным17.

Ядерные отношения России и США до сих пор основываются на взаимном ядерном сдерживании и взаимном гарантированном уничтожении. Основные черты этого режима в изложении ведущего специалиста по военно-политическим вопросам Сергея Рогова, состоят в следующем: примерный численный паритет; наличие контрсилового потенциала; готовность к нанесению упреждающего удара; зависимость от системы раннего предупреждения о ракетном нападении; стратегия ответного (или ответно-встречного) удара; наличие ограниченных систем ПРО; различие между стратегическим и тактическим ядерным оружием; неотвратимость ядерного возмездия при неопределенности характера, способа и времени нанесения такого удара, отсюда – создание постоянной угрозы для всех стратегических объектов предполагаемого противника.

В ядерной области инерция «холодной войны» после ее окончания поддерживается как политическими потребностями российского политического и военного руководства, так и консерватизмом военного истеблишмента США. В конце 1999 г., в момент ухудшения отношений с Западом (Косовский кризис, вторая чеченская кампания), Борис Ельцин, уже принявший решение досрочно уйти в отставку, напоследок публично «напомнил» президенту Клинтону о том, что Россия остается ядерной державой18. Весной 2004 г. в ходе предвыборной кампании Владимир Путин говорил о новых российских боеголовках, способных преодолевать американскую систему ПРО. С самого начала 1990-х годов российское военное командование видит в ядерном оружии «компенсатор» слабости России в области обычных вооружений. Проблема ядерного сдерживания подробно рассматривается в так называемой Белой книге Министерства обороны России (октябрь 2003 г.)19. Со своей стороны, ядерная стратегия США причисляет Россию – наряду с Китаем – к числу потенциальных ядерных угроз для США, а американское военное командование противится любым предложениям о сокращении стратегических наступательных вооружений, которые ставят под угрозу реализацию плана широкомасштабных ядерных ударов по территории России.

Задача перехода от взаимного гарантированного уничтожения (ВГУ) потенциального противника к взаимной гарантированной безопасности (ВГБ) с ним была сформулирована еще в 1992 г. Уильямом Перри, Эштоном Картером и Джеймсом Стайнбруннером. Тем не менее до сих пор попытки выйти за пределы сдерживания дали скромные результаты. Меры укрепления доверия, такие как договоры о контроле над вооружениями (не вступивший в силу СНВ-2 от 1993 г. и так называемый Московский договор о сокращении наступательных потенциалов от 2002 г.), продолжили линию «холодной войны» на кодификацию и регулирование сдерживания. Декларации о ненацеливании замедлили нанесение ядерного удара всего лишь на несколько минут или даже секунд20. Предложения групп экспертов – ИСКР АН и РЭНД (2004 г.) – представляют собой сумму шагов, реализация которых существенно уменьшила бы угрозу для России и США со стороны друг друга (прежде всего путем беспрецедентной взаимной транспарентности в ядерной области и снижения уровней боеготовности ядерных вооружений), но в принципе сохранила бы ситуацию ВГУ.

Вероятно, для формального параллельного отказа от ВГУ требуется качественно более высокий уровень доверия между Россией и США. Этот новый уровень не может быть достигнут за одно-два десятилетия. В то же время у России и США фактически отсутствует потребность в том, чтобы постоянно держать ядерный потенциал другой стороны под прицелом. В принципе у России нет оснований опасаться ядерного удара со стороны США. Американские опасения связаны не с российским ядерным потенциалом как таковым, а с безопасностью ядерных объектов России и сохранностью имеющихся в распоряжении России расщепляющихся материалов. У обеих стран есть гораздо больше оснований опасаться захвата ядерных объектов террористами, чем политического давления с использованием ядерного фактора, не говоря уже о подготовке к ядерному нападению. Более реальны в таких условиях односторонние шаги, основывающиеся на скорректированных после окончания «холодной войны» и особенно после 11 сентября 2001 г. представлениях о том, что является «неприемлемым ущербом», и соответственно о том, какой сдерживающий потенциал можно считать достаточным.