Одинокий волк - Джоди Пиколт

Когда я стою за свидетельской трибуной и клянусь говорить правду и только правду, то держу левую руку в кармане отцовской куртки и вдруг нащупываю крошечный лист бумаги. Я не хочу доставать бумажку прямо сейчас, чтобы прочесть, что же там написано, особенно когда сам нахожусь в сложном положении, но просто умираю от любопытства. Что это? Записка? Список покупок, сделанный рукой отца? Почтовое уведомление? Квитанция из прачечной? В голове проносится образ приемщицы химчистки, которая удивляется тому, что Люк Уоррен не явился за своим заказом в минувший понедельник. Интересно, как долго они хранят вещи? Позвонят ли отцу, чтобы попросить его зайти? Или просто отдадут вещи малоимущим?

Когда мне удается незаметно достать бумажку из кармана и положить на свидетельскую трибуну так, что остальным кажется, будто я просто опустил глаза, становится понятно, что это предсказание — из тех, что кладут в печенье в китайских ресторанчиках.

«Злость начинается с глупости и заканчивается сожалением».

Зачем отец ее хранил? Неужели чувствовал, что это сказано о нем? Неужели перечитывал бумажку время от времени и считал ее предупреждением?

Или просто сунул в карман и забыл?

А может, предсказание напоминало ему обо мне?

Эдвард, — задает первый вопрос Джо, — каково было расти рядом с твоим отцом?

Я считал, что у меня самый классный отец на планете, — признаюсь я. — Вы должны понять, я был тихим мальчиком, хорошо учился. Чаще всего я сидел, уткнувшись носом в книгу. У меня практически на все была аллергия. Я был мишенью для насмешек. — Я чувствую на себе любопытный взгляд Кары. Не таким она помнила своего старшего брата. Для маленького ребенка даже зубрила кажется «крутым», если он занимается в старших классах, ездит на старом, потрепанном автомобиле и покупает ей конфеты. — Когда отец вернулся из дикого леса, он тут же стал знаменитым. Я неожиданно тоже стал популярным только потому, что был его сыном.

Какие отношения связывали тебя с отцом? Вы были близки?

Отец редко бывал дома, — дипломатично отвечаю я, а в моей голове крутится фраза: «О мертвых плохо не говорят». — Потом была его поездка в Квебек, он жил с дикими волками, но, даже вернувшись домой, начал организовывать стаи в Редмонде и ночи проводил там, в вагончике, а иногда непосредственно в вольере. Честно говоря, это Кара любила ходить за отцом по пятам, поэтому она больше времени проводила в парке аттракционов, а я оставался с мамой.

Ты обижался на отца за то, что он не проводил с тобой время?

Да, — честно ответил я. — Помню, я ревновал его к волкам, которых он разводил, потому что они знали его лучше меня. И ревновал его к своей сестре, потому что они говорили на одном языке.

Кара опускает голову, волосы падают ей на лицо.

Эдвард, ты ненавидел своего отца?

Нет. Я его не понимал, но ненависти не испытывал.

Как думаешь, он тебя ненавидел?

Нет. — Я качаю головой. — Мне кажется, он недоумевал. Я думаю, он ожидал, что его дети будут разделять его интересы, и, если уж быть откровенным, если человек не занимался с ним одним делом, разговор тут же иссякал — отец не знал, о чем еще говорить.

Что произошло, когда тебе было восемнадцать лет?

Мы с отцом... повздорили, — отвечаю я. — Я гомосексуалист. Я открылся маме и по ее совету отправился в вагончик отца в парк аттракционов, чтобы признаться и ему.

И все прошло не очень гладко?

Я секунду раздумываю, пробираясь по минному полю воспоминаний.

Можно и так сказать.

Но что же произошло?

Я сбежал из дома.

Куда ты отправился?

В Таиланд, — говорю я. — Начал преподавать английский, поездил по стране.

И как долго ты там жил?

Шесть лет, — отвечаю я. Голос ломается прямо в паузе между словами.

Во время отсутствия ты поддерживал отношения с семьей? — спрашивает Джо.

Сначала нет. Я честно хотел — мне это было необходимо! — порвать с прошлым. Но потом я позвонил маме. — Я встречаюсь с ней взглядом и пытаюсь показать, как жалею, что ей пришлось через такое пройти, пережить эти месяцы молчания. — С отцом я не разговаривал.

Какие обстоятельства вынудили тебя вернуться из Таиланда?

Позвонила мама и сказала, что отец попал в страшную аварию. С ним в машине была и Кара.

Что ты почувствовал, когда это узнал?

Очень испугался. Я хочу сказать, что неважно, когда ты в последний раз видел близкого человека. Он все равно остается твоей семьей. — Я вскидываю голову. — Я сел в первый же самолет в Штаты.

Пожалуйста, расскажи суду о своем первом визите к отцу в больницу.

Вопрос Джо будит во мне воспоминания. Я стою в ногах отцовской кровати, смотрю на переплетение трубок и проводов, которые змеями тянутся из-под его больничной сорочки. Голова отца перебинтована, но у меня все холодеет внутри, когда я замечаю крошечное пятно крови. У него на шее, как раз над кадыком. Я понимаю, что это легко принять за щетину или порез. Но когда медсестры аккуратно отмыли отца от всех признаков травмы, это крошечное напоминание чуть не сломало меня.

Мой отец крупный мужчина, — негромко продолжаю я, — но в жизни он кажется еще выше. Одна только энергия, наверное, делает его выше сантиметров на пять. Он не из тех, кто неспешно шел, он всегда бежал. Он не ел, он проглатывал еду. Знаете, есть люди, которые живут на самом краю гауссовой кривой, — он из таких. — Я поплотнее запахиваю куртку. — А этот мужчина на больничной койке... Его я раньше не встречал.

Ты беседовал с его нейрохирургом? — спрашивает Джо.

Да. Заходил доктор Сент-Клер и рассказал мне о проведенных исследованиях, о срочной операции, которую пришлось провести, чтобы снизить давление на мозг. Он объяснил: несмотря на то что опухоль спала, отец все равно страдает от серьезной черепно-мозговой травмы, и никакие операции здесь уже не помогут.

Как часто ты навещаешь отца в больнице?

Я колеблюсь, не зная, как сказать, что я нахожусь там постоянно, — за исключением того времени, когда мне официально запретили к нему приближаться.

Пытаюсь проводить там каждый день.

Джо поворачивается ко мне лицом.

У вас с отцом когда-либо был разговор о том, чего бы он хотел, если бы стал недееспособным, Эдвард?

Да. Один раз.

Расскажи нам об этом.

Когда мне было пятнадцать лет, отец решил отправиться в леса Квебека и попытаться пожить с дикими волками. Никто и никогда не делал ничего подобного. Натуралисты исследовали волчьи коридоры вдоль реки Сент-Лоуренс, поэтому отец решил, что сможет пересечься с ними и потом влиться в стаю. У него за плечами уже был опыт общения с несколькими стаями в неволе, которые приняли его в свою семью, и он решил, что это естественное продолжение его дела. Но еще это означало — одному пережить канадскую зиму без убежища и еды.