Одинокий волк - Джоди Пиколт

Оказывается, между жалостью и мщением — очень тонкая грань.

Настолько тонкая, что я мог потерять ее из виду.

Якорь, который связывал меня с миром людей, моя семья, стал другим. Моя маленькая доченька, та, что боялась темноты, когда я уезжал, теперь носила пластинки на зубах, обнимала меня за шею, показывала новую золотую рыбку, любимую главу в книге и свою фотографию на соревнованиях по плаванию. Она вела себя так, будто прошло всего две минуты, а не целых два года. Жена была более сдержанной. Она неотступно следовала за мной, уверенная в том, что если отвернется, то я снова исчезну. Ее губы всегда были плотно сжаты — видимо, она многое хотела мне сказать, но боялась дать себе волю. После нашей первой встречи в полицейском участке в Канаде она боялась приближаться ко мне — в прямом смысле этого слова. Вместо этого она меня засыпала земными благами: самыми мягкими спортивными штанами моего нового, меньшего размера; простой домашней едой, которую вновь познавал мой желудок; пуховым одеялом, чтобы я согрелся. Куда ни повернись — всюду пытающаяся услужить мне Джорджи.

Мой сын, наоборот, внешне совершенно не обрадовался моему возвращению. Он пожал мне руку в знак приветствия, перебросился со мной парой слов — иногда я ловлю его на том, что он искоса наблюдает за мной из проема двери и из окна. Он осторожен, осмотрителен и не готов быстро выказывать доверие.

Он вырос и стал очень похож на меня.

Вы, наверное, думаете, что земные блага с головой окунули меня в мир людей, но все было не так просто. По ночам я бодрствовал и бродил по дому в дозоре. Каждый шорох казался угрозой: когда я впервые услышал, как зашипела кофе-машина в конце приготовления, то понесся вниз в одних трусах и влетел в кухню, оскалив зубы и воинственно изогнув спину. Я предпочитал сидеть в темноте, а не под искусственным освещением. Матрац был для меня слишком мягким, поэтому я ложился на пол рядом с кроватью. Однажды, когда Джорджи заметила, что я дрожу во сне, и попыталась меня укрыть, я взвился, как ракета, — она даже не успела натянуть одеяло, — обхватил руками ее запястья, повалил ее на спину и прижал к полу, чтобы у меня было физическое преимущество.

— Прости... прости меня... —заикаясь, пробормотала она, но мной руководили инстинкты, так что я даже не смог найти слова, чтобы ответить: «Нет, это ты меня прости».

В мире волков царит открытость, и она снимает все ограничения. Никакой дипломатии, никакого этикета. Ты прямо говоришь врагу, что ненавидишь его, и выказываешь свое восхищение, признавая правду. Такая прямота у людей не в чести — люди мастера притворяться. «Меня это платье не полнит?» «Ты на самом деле меня любишь?» «Ты скучал по мне?» Когда женщина об этом спрашивает, она не хочет слушать правдивый ответ. Она хочет, чтобы ей солгали. После двух лет, проведенных с волками, я уже и забыл, сколько нужно лгать, чтобы построить отношения. Я вспоминал о бете-здоровяке из Квебека, который, я уверен, сражался бы до последнего, защищая меня. Я безоговорочно доверял ему, потому что он верил мне. Но здесь, среди людей, так много полуправды и лжи во спасение, что очень трудно помнить, что же на самом деле является истиной. Создавалось впечатление, что каждый раз, когда я говорил правду, Джорджи заливалась слезами; и поскольку я больше не знал, что говорить, то перестал вообще разговаривать.

Я не мог сидеть в четырех стенах, потому что чувствовал себя, как в клетке. От телевизора болели глаза, разговоры за столом были для меня иностранным языком. Даже от похода в ванную и смешанного запаха шампуня, мыла и дезодоранта у меня так кружилась голова, что приходилось опираться о стену. Я пришел из мира, где было четыре-пять основных запахов. Острота моего обоняния достигла такого уровня, что когда в логове начинала ворочаться альфа-самка, я, находясь в тридцати метрах от нее, чувствовал это просто потому, что из-за ее шевеления поднималось небольшое облако глины, вылетавшее оттуда через узкое отверстие, и этот запах был словно красный флаг среди остальных — запахов мочи, сосны, снега и волка.

По улицам я тоже гулять не мог, потому что соседские собаки начинали лаять, если сидели в доме, или стремились напасть на меня. Помню, я шел мимо женщины на лошади, и лошадь начала тихо ржать и пятиться назад, когда увидела меня. (По сей день мне приходится обходить лошадей метров за тридцать.) Несмотря на то что теперь я был гладко выбрит и с меня соскребли двухлетнюю грязь, во мне все равно осталось что-то дикое, первобытное, хищное. Можно забрать человека из дикой природы, но нельзя лишить человека дикой природы у него внутри.

Поэтому так вышло, что единственным местом, где я чувствовал себя как дома, был парк аттракционов Редмонда. Волчьи вольеры. Я попросил Джорджи отвезти меня туда — я все еще не был готов сам сесть за руль. Смотрители встретили меня так, как будто случилось второе пришествие, но не к ним я стремился. Вместо этого с облегчением, похожим на нервное расстройство, я вошел в вольер с Вазоли, Сиквлой и Кладеном.

Первым ко мне подошел Кладен, бета-самец. Когда я инстинктивно вжал голову в плечи и отвернулся, признавая его верховенство, он приветствовал меня, облизав мне лицо. Я осознал, как легко дался мне этот бессловесный разговор, — намного легче, чем натянутая беседа, которую мы вели с Джорджи по дороге сюда. Разговор шел о том, думаю ли я о будущем, о том, что собираюсь делать дальше. Также я осознал, насколько свободнее владею языком волков. Вещи, о которых раньше, находясь в вольере с волками, мне приходилось задумываться, теперь стали естественным ответом. Когда Сиквла, волк-сторож, укусил меня, я издал гортанный рык. Когда наконец приблизилась Вазоли, альфа-самка, я лег и перевернулся на спину, предлагая свое гордо и свое доверие. И что самое приятное, измазавшись в грязи, я опять стал пахнуть, как я, а не шампунем «Хэд-энд-шолдерс» и мылом «Дав». Во время игры резинка, стягивающая мои волосы, потерялась, а волосы, которые я остриг по плечи, рассыпались по спине и перепачкались грязью.

Эти волки были не так агрессивны, как мои собратья из Квебека. Они оставались дикими животными, и у них были инстинкты диких животных, но жизнь волка в неволе не такая жестокая, как у его свободного собрата. Это потребовало некоторой корректировки, поскольку моя роль не ограничивалась ролью рядового члена стаи, я был их учителем: я предлагал этим волкам усовершенствовать знания, заставлял их учиться тому, чего они лишены за проволочным забором.

И теперь, когда я живу этим, кто мог бы справиться со всем лучше меня?

Я попросил одного из смотрителей принести половину туши из скотобойни — праздничный обед. Как только тушу втащили в вольер и смотритель ушел, волки приблизились и я встал на колени между ними. Я хотел этим показать, что это стайная трапеза, хотел напомнить волкам, что тоже принадлежу к их семье. Вазоли потянулась к органам, Кладен — к «двигательному» мясу, Сиквла — к содержимому желудка и хребту. Я вклинился между Кладеном и Сиквлой, обнажил зубы и языком накрыл еду, которая по праву принадлежала мне. Я нагнулся над тушей и стал отрывать полоски сырого мяса, испачкав кровью лицо и волосы и клацая зубами на Сиквлу, когда он слишком близко подходил к моей порции.