Русский святочный рассказ. Становление жанра - Елена Владимировна Душечкина

не сказать ли им о вашем приезде?

— Не нужно. Я явлюсь к ней как суженый.

— Ох, не попритчилось бы им что от неожиданной радости.

— Ничего, Ариша! От радости не умирают, — сказал Володин и стал тихо подниматься по лестнице к комнате, где сидела с зеркалом гадающая невеста.

Уже около часа сидела Варвара Андреевна перед зеркалом и, хотя зрение ее начинало утомляться и застилалось как бы туманом, а мысли были всецело поглощены Володиным, тем не менее не только образ его, но и никаких предметов в зеркале не появлялось.

«Что же это такое? Откуда это могло появиться верование в то, что в зеркале или даже в комнате, где гадают на зеркало, что-нибудь появляется?» — подумала Варвара Андреевна, и в ее памяти невольно стали воскресать рассказы о страшных явлениях гадающим на зеркале. Пришла ей на память Людмила Жуковского[833], и ей даже становилось как-то неловко и жутко, так что она хотела было оставить гаданье; но вдруг слышит тихие шаги по лестнице и затем скрип двери. Она вздрогнула. «Кто бы это мог быть? Маша? Ариша?.. Но нет, они не решатся войти сюда. Кто-нибудь другой?.. Так нет! Ариша ревниво оберегает доступ ко мне. Кто же это мог войти сюда? Или все это мне чудится?.. Я слышала ясно шаги и скрып двери… Неужели рассказы правы?» — подумала Варвара Андреевна и потом быстро прибавила:

— Нет, нет! Шаги и скрып двери мне почудились: их вовсе не было.

Она хотела было оглянуться, но, увы, голова ее отказалась повиноваться. Она вздрогнула всем телом и словно превратилась в статую. Рассказы о сверхъестественных явлениях разом воскресли в ее памяти.

Володин с минуту постоял на пороге и потом, чтобы не испугать свою невесту, тихо назвал ее по имени.

«Варя», — слышит за собой Варвара Андреевна чей-то словно знакомый голос. Мороз пробежал по телу; сердце забилось крепко и часто.

Володин, видя, что гадающая не отзывается — верно заснула, — называет ее громче и делает несколько шагов вперед. «Варичка», — уже явственно слышится ей знакомый голос, затем шаги, и видит она в зеркале чье-то знакомое, но загорелое и обросшее бородой лицо.

Кровь стынет в жилах ее. Пораженная испугом, как ударом грома, она падает со стула, как подкошенный стебель.

— Воды, воды, спирту! — кричит Володин, бросаясь подымать упавшую Варвару Андреевну. В доме поднялась тревога, забегали, засуетились. Началось брызганье, растирание и другие приемы для приведения в чувство Варвары Андреевны; но увы! все оказалось тщетным: Варвара Андреевна была мертвая.

Пришлось начальнику станции Павлу Михайловичу Худокормову пировать, но только не на свадебном пиру, а на похоронном.

Володин после смерти невесты недолго прожил: он направился в Ахал-Текинскую экспедицию и там убит при штурме Текинских укреплений.

Е. А. Бекетова

В старом доме[834]

I

Все было тихо. Тихо сиял на зимнем небе яркий месяц; тихо горели крупные звезды.

— Постой… Пусти меня, милый… Пусти! Кто-то идет…

— Не бойся, моя радость! То обледеневшая веточка упала на землю. То хрустнул снег под нашими ногами… не бойся!

— Мне кажется, я слышу шаги! Кто-то идет…

— Мы одни, совсем одни!.. Никого нет…

Никого не было. Только заяц пробирался по белоснежной поляне, бросая черную тень на сверкающий снег. Только волчьи глаза мелькали красными искрами далеко-далеко за рекой, скованной морозом.

Высокие деревья окутались кружевом инея, поля оделись снеговой пеленой, и все сверкало и искрилось от лунного света. Ледяная бахрома звенела от дыхания морозного воздуха; снег хрустел под ленивыми шагами влюбленных.

Они шли, прижавшись друг к другу. Он крепко обвил ее стан могучей рукою. Маленькая и воздушная, она прильнула к нему, высокому и сильному.

Над их головами сплетались хрустальные ветки, образуя сияющий белый свод. Под их ногами расстилалась серебряной скатертью широкая дорога, спускавшаяся к реке. А за рекой белела необозримая степь, поросшая кустарником, окутанная снежной пеленой.

Они идут, попирая звезды на земле, любуясь звездами над головой, любуясь друг другом.

Он наклоняется к ней.

— Ты не озябла? Тебе не холодно?

— О нет, нет, мне не холодно!

— Но ты вся дрожишь… Я боюсь, что тебе холодно! Мороз так силен. Скажи правду — холодно? Тогда мы вернемся.

— Нет, нет — право, не холодно! Но мне страшно: каждую минуту нас могут хватиться… Посмотри, как мы далеко ушли: дома уже не видать за деревьями… Как хороши эти деревья! Что за ночь!

Они остановились; они забыли всё.

Нежным, серебряным звуком звенел над ними белоснежный свод, уходя фантастической аркой вглубь морозного неба. Таинственно улыбалась святочная ночь. Она окружила влюбленных блеском и молчанием; она сияла и искрилась.

Заяц выскочил из‐за куста, зашумел обледенелыми прутьями шиповника, увешанного красными ягодами, и промелькнул на снегу черной тенью.

Влюбленные встрепенулись…

— Пора, пора, милый… Вернемся!

— Постой. Надо же придумать, как нам видеться. Так невозможно! Дом полон гостей — ни минуты не пробудешь с тобой наедине. А я не могу… Я умру.

Она засмеялась. Она крепче прижалась к нему.

— Нет, нет, живи! Мы устроим это как-нибудь…

— Одно средство — сказать всем о нашей…

— Ни за что в мире! Теперь совсем не время. Ни за что…

— Ты права, лучше подождать. Особенно пока она здесь…

— Лидия?

Она быстро подняла головку. Месяц осветил нежное личико с глазами газели, тонкие сдвинувшиеся брови и озабоченный вопросительный взгляд.

— Ну да, Лидия… Нечего так смотреть на меня. Ведь ты знаешь, что этого хотел только мой отец. Я ему уж давно сказал, что никогда я на ней не женюсь!

— Но она сама…

— Что за дело! Тебе ли заботиться об этом, мой ангел?

Глаза газели загорелись огнем любви; горячий вздох раскрыл розовые губки… Они были слишком близко от его страстных уст. Его бледное лицо вспыхнуло под лунным светом, он наклонился, и опять жаркий поцелуй заставил их забыть холод морозной ночи.

— Довольно, довольно… милый! Нам пора! Идем скорее!

— Но мы так и не придумали ничего…

— Знаешь что? Будем встречаться в угловой комнате, наверху? Ведь она совершенно пустая?

— В самом деле! Туда никогда никто не входит. Она стоит запертою с незапамятных времен. Только одно…

— Чего же лучше? Разве это не блестящая мысль?

— Пожалуй… Хотя, может быть, лучше бы было не тревожить этой комнаты…

— Кому же она нужна?

Он не отвечал; на минуту его блестящие глаза под длинными ресницами подернулись задумчивостью. Но ненадолго; беспечная усмешка снова осветила молодое лицо, и он весело отряхнул серебристый иней с темных кудрей.

— Пусть будет по-твоему! Как только выдается