Финт - Терри Пратчетт

Седовласый джентльмен встал – и напряжение схлынуло. Все вокруг разом заулыбались, а джентльмен, придав лицу подобающе скорбное выражение, промолвил:

– Мы все, безусловно, глубоко огорчены сообщением о смерти юной леди, известной под именем Симплисити, мистер Финт; примите наши самые искренние соболезнования.

Финт глядел на пожилого джентльмена – впрочем, возможно, что он вовсе и не так стар, но кажется старше своих лет из-за седых волос. Юноша не сомневался: этот человек знает все обо всем, или по меньшей мере столько о том и сем, сколько вообще возможно; а уж что до тумана, тут он, как говорится, собаку съел. Такой тип, скажем, наверняка подметит, что тело, в которое вроде бы только что стреляли, по-видимому, пролежало мертвым с неделю, и никакими ядовитыми испарениями ему мозги не задуришь.

– Благодарю вас, сэр, – тщательно подбирая слова, проговорил Финт. – Мне столько всего довелось пережить за последние дни; я вот подумывал, не уехать ли ненадолго из Лондона, туда, где мне ничто не будет напоминать о моей девушке.

И Финт заплакал самыми настоящими слезами, ни малейших затруднений не испытывая, сам себе поражаясь в глубине души и гадая, а осталось ли в мальчишке по имени Финт хоть что-нибудь от истинной его сути, что-то простое и чистое, помимо набора разнообразных Финтов. Он понадеялся в сердце своем, что Симплисити распознает настоящего, порядочного Финта и направит его на прямую и узкую стезю добродетели, только, пожалуйста, не везде прямую и, по возможности, не слишком узкую.

Он высморкался в парадный белый платок, каковой рассеянно вытащил из кармана одного из джентльменов, и добавил:

– Я подумывал в Йорк съездить, сэр, на недельку-другую.

Это сообщение вызвало среди собравшихся некоторый ажиотаж, но после недолгого совещания было решено, что Финт, который, в конце концов, никаких преступлений не совершал, и даже с точностью до наоборот, разумеется, имеет полное право съездить в Йорк, если ему так хочется.

Собрание закончились; на выходе Чарли взял Финта за плечо и поспешно увлек его в ближайшую кофейню, где заявил:

– Похоже, друг мой, все ваши грехи прощены; но до чего же жалко, что мисс Симплисити, несмотря на все ваши старания, все-таки погибла; кстати, как она?

Финт ждал чего-то в этом духе. Недоуменно вскинув глаза на собеседника, он промолвил:

– Чарли, Симплисити мертва; кому и знать, как не вам.

– Ах да, – ухмыльнулся Чарли. – Как я мог забыть. – Усмешка исчезла; теперь в лице его не отражалось ровным счетом ничего. Он протянул руку. – Не сомневаюсь, что мы еще встретимся, друг мой. Для меня в некотором роде большая честь познакомиться с вами. Я так же, как и вы, опечален смертью бедняжки Симплисити, девушки, до которой никому не было дела, кроме вас. Ах да, еще милой Анджеле, хотя она-то, как ни странно, особо не расстроилась? Я надеюсь – нет, даже предполагаю, что очень скоро вы встретите другую девушку, очень похожую на Симплисити. Скажу больше, я даже готов держать пари.

Финт попытался состроить ничего не выражающую физиономию, но тут же сдался, потому что отсутствие всякого выражения выразительно само по себе. Он посмотрел Чарли прямо в глаза – и проговорил, медленно и многозначительно:

– Вот, право, не знаю, сэр. – И подмигнул.

Чарли рассмеялся, они пожали друг другу руки – и разошлись по своим делам.

На следующий день после этого разговора из Лондона в Бристоль выехал дилижанс, увозя традиционно разношерстную подборку пассажиров навстречу тяготам тряской дороги. Однако с одной из пассажирок кучеру в тот раз не повезло: более неприятной особы ему за весь год не попадалось. Эта дама преклонных лет (что только ухудшало дело), с голосом надтреснуто-хриплым и требовательным, как битком набитый ведьмами котел, была недовольна абсолютно всем и вся: и сиденьями, и поездкой, и погодой, и, похоже, даже фазой луны. Когда на одном из постоялых дворов пассажиров выпустили подкрепиться, слава Богу, по-быстрому, старушенция придиралась ко всем без исключения блюдам, включая соль, которую объявила «недостаточно соленой». Старая кошелка мало того, что благоухала лавандой на всю карету, она еще и немилосердно изводила и тиранила свою внучку, очень милую молодую леди. Внучка, спасибо ей, вносила некоторое оживление в обстановку; но кучеру запомнилась главным образом бабуля; он был рад и счастлив наконец отделаться от старой чертовки в Бристоле, тем паче что по прибытии она чуть из кареты не вывалилась. Разумеется, на этом месте старая перечница тоже подняла шум.

Затем жизнерадостный молодой человек заглянул в аптеку на Крисмас-степс в самом центре Бристоля, где уточнил кое-что касательно красителей и пигментов в ходе весьма поучительной дискуссии (в ней звучали такие слова, как хна и индиго). Вскорости после того очень симпатичная юная леди с роскошными рыжими волосами и темноволосый молодой джентльмен наняли экипаж и велели кучеру везти их за город, к серым и угрюмым Мендипским холмам; а там сообщили, что хотели бы продолжать путь по большой дороге, мимо паба в Старе, где остановились подкрепиться превосходным сыром и сидром таким крепким, словно его настаивали на львиной моче; и пошло это сидру только на пользу – даже юная леди не отказалась от второй полпинты жгучего зелья.

После ланча молодые люди отпустили экипаж, веля ждать их на том же самом месте спустя ровно неделю. Кучер охотно согласился: ведь юноша уже заплатил ему весьма недурную сумму и, щедрой рукой отсыпая денег, шепнул, что будет весьма признателен, если тот об этой небольшой прогулке и словечком никому не обмолвится, потому что, если прознает ее отец, обоим достанется по первое число. Кучер, которому такого рода выезды были не в новинку, весело отсалютовал, тронул пальцем кончик носа, сально ухмыльнулся и заверил:

– Я-то? Да я ваще ни сном ни духом; я как глянул на золото, так сразу и ослеп, и благослови вас Бог, сэр.

На следующий день тут же, в пабе, удалось, позвенев кошельком, уговорить одного из местных, по профессии возчика, подбросить молодую пару до городишки под названием Аксбридж по другую сторону Мендипских холмов. Эти двое спустились вниз по южным склонам и сняли жилье рядом с водяной мельницей. Впрочем, обустроились они довольно необычным образом: молодой человек ясно дал понять, что юной леди должно отвести самую лучшую спальню, какая только найдется, а сам он намерен спать снаружи под дверью на соломенном тюфяке, укрывшись попоной. Деревенские кумушки, понятное дело, посудачили промеж себя, но сошлись на том, что сбежавшие жених с невестой (а насчет этой милой пары двух мнений и быть не могло) стараются все сделать по-людски, как добрым христианам и подобает.

Христиане там или нет, но так оно и было. Сиплисити и Финт понимали друг друга с полуслова, словно мысли читали: настало время отдохнуть, исцелить былые раны и – просто радоваться миру. Мир, похоже, им тоже радовался, ведь платили они щедро, а юная барышня, хоть и скромница, как девице пристало, не упускала возможности поболтать с местными. Ей, похоже, страх до чего хотелось перенять сомерсетский акцент, который можно назвать буколическим, такой он распевно-неспешный. Конечно, неспешный, ведь говорят на нем о вещах и впрямь неспешных: как, скажем, сыр, и молоко, и смена времен года, и контрабанда, и варение огненного зелья в таких местах, куда акцизные чиновники и не сунутся – потому что там, где речь неспешна, соображают и действуют очень шустро.