КРУК - Анна Бердичевская

Однажды радуга перекинулась в вышине от вершины к вершине. Кузьма подумал, что сейчас проедет под радугой, но проверить не мог: надо было вписываться в поворот, а не глазеть на небеса. И только вписавшись, он выехал на обочину над обрывом. Выйдя из машины, первым делом посмотрел вверх. Радуга побледнела, половину скрыла сизая туча с белым снежным брюхом, но все-таки радуга была. «То есть я проехал под нею», – понял Чанов.

Пьяный Вася выкарабкался из задней двери «Шевроле» и отважно шагнул к пропасти.

– Кузьма! Посмотри!..

Кузьма подошел и, ухватив Блюхера за хлястик куртки, глянул вниз. Всю долину под ними заволокло туманом.

– Мне бы не хотелось, чтоб ты плюхнулся в эту перину.

– Да, я пьян, и на перину, конечно, хочу. На белую… – задумчиво отозвался Вася. И внезапно закричал на всю долину:

Сапожник допился до белой горячки!..

Поэт дописался до белых стихов!..

И белая пена в корыте у прачки —

Как белые овцы у ног пастухов.

А белые стены покрашены мелом.

И белый из труб поднимается дым!

И белый наш свет называется белым —

Не черным, не розовым, не золотым!..

– Это чье? – помолчав, спросил Кузьма.

– Не знаю, – ответил Вася, прислушиваясь к эху. – То есть знаю, некто Решетов Алексей. Павлуша сказал – один из великих русских поэтов второй половины двадцатого века. А что? Очень может быть…

Спустишись с перевала, «Шевроле» въехал в перину, в которой спрятался весь мир, только два метра дороги видел Чанов перед собой. Но машина снова выскочила на солнце, и вокруг зазеленели настоящие изумрудные альпийские луга, их сменяли по обе стороны дороги свинцовые озера под рваным, продранным солнечными лучами небом, и снова летели луга…

Шоссе поднималось все выше, мир постепенно становился скалистым, окончательно суровым. До матерых горных снегов стало – рукой подать.

– Приехали! – крикнул вдруг Блюхер.

Чанов притормозил до скорости пешехода, чтоб разобраться.

Действительно, с дороги, зажатой между скалой и пропастью, видна стала мощенная диким камнем площадка, а за нею – перекинутый через пропасть каменный мост. Показалось, что он упирался прямо в скалу, Но когда «Шевроле» подкатил поближе, за мостом открылся тоннель, пробитый в базальте, у въезда в тоннель на скале были намалеваны огромный черный козлоногий черт и – еще огромней – красный медведь. Черт грозил трезубцем, а медведь, очевидно, просил черта не шалить. Приехали.

Кузьма свернул на площадку и выключил мотор.

Когда Чанов и Блюхер вышли из машины, их чуть ветер не сдул, ледяной, промозглый, и грохот, как от камнепада, забил уши. Вася сразу снова нырнул в машину, вооружился бутылью с абсентом и пошел к пропасти. А Кузьма застегнул куртку, поднял воротник, натянул кепку и отправился за ним к мосту. Они увидели, во‑первых, что на страшной глубине под мостом грохотала всклокоченная река, а во‑вторых – что Чертовых мостов два. Тот, на котором сейчас стояли, по которому они чуть не проехали в тоннель, и еще один – старый. Настоящий. Он был перекинут чуть ниже и дальше по течению реки, там пропасть сужалась. Старый мост был не такой могучий, но изящный, а на фоне скал и пропасти даже хрупкий. Кузьме показалось, что он узнал его – то ли на картине какой видел, то ли в другой жизни. И он пошел к нему кружным, замысловатым путем, чувствуя, что Василий идет следом. Он волновался за Васю, потому что тропа-то была вполне горная, и ветер… Однако они благополучно дошли до домика у входа на старый мост, который сторожил (от кого?) маленький и жилистый швейцарский горный стрелок с неподвижным и мужественным лицом. Он был в каске, с автоматом, а на ремне у него висел настоящий альпеншток и связка каната.

– Здравия желаю! – крикнул ему могучий чужестранец. Постовой не дрогнул. Видимо, свой объект он сторожил не от этих двоих. Они прошли и остановились посредине моста. Блюхер был страшно воодушевлен, он что-то орал изо всех сил, очень важное, но Чанов – почти не слышал. Только – геометрия!.. хаос!.. энтропия!.. Кант!..

Они замерзли оба как черти, и Кузьма пустился бежать по мосту, и Вася, продолжая орать, побежал на непослушных ногах следом. Уже убежав с моста, Чанов оглянулся и увидел, как дружок его хлещет флуоресцирующее розовым светом пойло – прямо из горла… Лакрицей пахнуло. И Чанов заметил, что стало смеркаться. Узкая дорога вела по краю пропасти под новый могучий мост, была она хоть и прочная, каменная, но с уклоном к бездне, в которой гремела река. Чанов дождался Блюхера и подпер Васю со стороны пропасти. И они, согреваясь друг о друга, пошли по старой дороге неведомо куда, вокруг скалы, в сторону от пропасти, возможно – путем генералиссимуса Суворова…

И пришли они именно к нему, к генералиссимусу и фельдмаршалу, князю Суворову-Рымникскому.

Это был лучший памятник из всех, которые видел Кузьма Чанов на своем пожилом арбатском веку. Памятник человеку, месту и подвигу. Недалеко от дороги, на остро торчащей обледенелой скале, овеваемый уже не просто ветром, но настоящей метелью, снежной крупой, в окружении таком мрачном и леденящем душу, что и сказать нельзя, на тощей изможденной лошади сидел, вытянувшись, отважный, безумный старичок, потерявший шляпу – но не присутствие духа! Его лошадь вел под уздцы солдат в башлыке и с ранцем, и почему-то очевидно было, что солдату и страшно, и холодно, а старичку – нет! Но в то же время так же очевидно было, что солдат верит этому старичку безгранично, и любит его, и доведет его лошадь, куда старичку надо. То есть – куда угодно…

Вдруг Чанов заметил, что наверх к генералиссимусу поднимаются два человека, и один из них – в развевающейся на ветру рясе. Кузьма и опомниться не успел, как Вася Блюхер оторвался от него и, заорав: «Дада!! Отец Георгий!!», ринулся по узкой тропке, ведущей среди обледеневших камней по спирали вокруг скалы к вершине. К Суворову!

Чанов поспешил за ним.

Они встретились на вершине, у стремени фельдмаршала – пьяный Вася, изумленный Кузьма и два грузина – старый и молодой.

– Я уж думал, вы не приедете! – прокричал священник, обнимая Кузьму.

– А вы знали, что мы приедем? – продолжал изумляться Чанов.

– Конечно, Вася вчера позвонил, назначил встречу.

– Неплохая идея – позвать священника незадолго до Рождества на Чертов мост! – заорал страшно довольный Блюхер.

Отец Георгий рассмеялся.

Кляча Суворова попирала тощими ногами запорошенные снегом охапки цветов. Путешественники примолкли, озираясь по сторонам, даже Вася затих. Вокруг простиралась горная страна, по которой металась вьюга, страшный, непреодолимый хаос погружался в мутную синеву.

– Он здесь прошел, – сказал Дада. Брови его были нахмурены, голос звучал и негромко и гулко.