Родной берег - Уильям Николсон

– Диван-и-Кхас, – сказал Тархан, – дворец частных аудиенций. Здесь Акбар проводил совещания.

Ларри разглядывал сложный орнамент в верхней части колонны. От колонны расходились четыре мостика, поддерживаемые консолями в виде связки змей.

– Поразительно, – шептал он.

– Должен признаться, я привез вас сюда не просто так, – сообщил Тархан. – Как вам известно, сегодня моя страна столкнулась с серьезным кризисом, порожденным взаимными опасениями мусульман и индусов. Кровавые стычки лишний раз доказывают, что разным религиям на одной земле не ужиться. Вот зачем нужен Пакистан. Но все же всмотритесь в эту колонну повнимательнее.

Он указал рукой:

– Рисунки у основания – мусульманские, чуть выше мы видим индийские мотивы, затем христианские. А на самом верху – буддистские узоры. Если вы посмотрите еще выше, то увидите тайное место, где каждый вечер по средам за решетчатым занавесом сидел сам Акбар и слушал споры, происходящие внизу. Он приглашал сюда индусов, буддистов, римских католиков и атеистов, чтобы те могли поговорить.

– Католики здесь тоже были? – изумилась Джеральдина.

– Португальцы, полагаю, – ответил Тархан. – Акбар хотел создать то, что он называл Дин-и иллахи, – «божественную веру», что объединила бы все религии. По Дин-и иллахи, не должно существовать ни священных писаний, ни ритуалов – просто все люди клянутся, что никому не будут чинить зла. В правление Акбара и долгие годы после его смерти между людьми разной веры не было вражды.

– А потом явились британцы, – добавил Ларри, – и терпимости пришел конец.

– Нет, – мягко поправил Тархан, – не так все грубо. Хотя, сами знаете, многие считают, что вы управляли огромной империей по принципу «разделяй и властвуй». Какой бы ни была причина, теперь, к нашему стыду и горю, мы разделены.

– Как все это сложно, – вздохнула Джеральдина.

– А вам известно, что Теннисон написал стихотворение про Акбара Великого? – спросил Тархан. – Оно называется «Сон Акбара», довольно длинное. Я помню только две строчки, царь говорит у него: «Я лишь могу зажечь светильник смысла в пещере пыльной, что зовется жизнь».

Они шли втроем по пустынным площадям призрачного города, задумавшись об услышанном. Сверху на них саркастически глядели остовы прежней славы, будто усмехаясь над замашками нынешних хозяев империи. Ларри вспомнилась покинутая родина – холодная, серая и нищая.

– Вы сказали, что вас воспитывали в уважении к большой родине, – сказал он Тархану. – Но как империя может быть родиной другим народам? Мать всегда одна.

– Возможно, у каждого из нас много матерей, – загадочно отвечал Тархан.

Они вернулись к машине и устроили пикник в тени дерева. От жары, дороги и ливанского вина клонило в сон.

– Думаю, пора возвращаться, – предложил Тархан.

На обратном пути Джеральдина, забыв условности, уснула, положив голову Ларри на колени. Сам Ларри не спал: в голове роились новые мысли. О том, что всякая религия полагает себя единственно истинной. Он смотрел, как дрожат губы Джеральдины, когда она дышит во сне. И спрашивал себя: почему его собственная вера в Сына Божьего Иисуса и в Его воскрешение, дарующее обещание вечной жизни, должна быть единственной истинной верой? А прочие – лишь бледными копиями, если не предрассудками и подделками? Его взгляд снова задержался на белокурых волосах Джеральдины, на локоне, упавшем на бледную бровь. Иисус сказал: «Я есмь путь, и истина, и жизнь». А что тогда другие пути, другие истины? Джеральдина одной с ним веры. Она стояла рядом на коленях во время мессы, и на щеку ей падала тень от кружевной мантильи. Ларри захотелось поцеловать ее в макушку, в разметавшиеся локоны. Он покосился на Тархана, прикорнувшего на переднем сиденье. Какой славный! Как вежливо он преподнес свой урок истории в заброшенном городе. И сколько отчаяния крылось в его безыскусных словах. Вот мы считаем себя современными людьми, свободными от предрассудков прежних поколений. И вдруг видим свою истинную сущность и осознаем, что все наши убеждения покоятся на зыбком фундаменте из бесчисленных неподтвержденных предположений. Вот ты как англичанин являешься наследником цивилизационных ценностей, которые прочим еще предстоит обрести; как христианин – ведаешь вечные истины, правоту которых прочие признают только со временем. И в то же самое время глядишь на стройную девушку, доверчиво лежащую на твоих коленях, и жаждешь поцеловать ее, снять платье и коснуться обнаженного тела.

«Неужели я так глубоко погряз в самообмане? Неужели придуманная маска уже настолько приросла к моему лицу, что я не знаю, какое оно? Ради чего все это?

Ради тех, кто смотрит на меня. Ради тех, кто судит меня.

Как много масок. Маска джентльмена. Маска цивилизованного человека. Маска человека достойного. И все надеваются ради зевак, судей, дабы прийтись им по вкусу, завоевать их одобрение. Но чего желает душа, лишенная маски? Кто я, когда никто меня не видит? Что меня заставляет так стремиться к добру?

Страх, таков ответ. Страх и любовь.

Я боюсь, что если не буду достаточно хорош, то меня не будут любить. И сильнее всего прочего, более вечной жизни я жажду любви».

Мысль пронзает разум как молния. Неужели это правда? Он воспоминает ужас рейда на Дьеп. То был истинный страх, страх смерти. Звериный инстинкт, подавивший разум. А стыд, что пришел потом и омрачил всю дальнейшую жизнь? Он тоже страх, но иного рода.

«Я боюсь, что недостоин любви».

Неужели в этом все дело? Все достижения человечества, героизм, творения – лишь ради того, чтобы оказаться достойным любви? Чьей любви?

Машина подпрыгнула на ходу, Джеральдина заворочалась на его коленях, но не проснулась. В ней была некая сдержанность, тихая уверенность в себе, которая делала ее одобрение столь желанным и почти недостижимым. Но все же, по словам Руперта, был мужчина, которого она любила и который разбил ей сердце.

Водитель нажал на клаксон, чтобы согнать с дороги стадо коз. Джеральдина проснулась и села.

– Я что, завалилась на вас? Мне так жаль. Очень надеюсь, я не помешала.

– Ничего страшного, – заверил ее Ларри.

И понял по ее взгляду: она знает, что ему это понравилось.

– Вы очень терпеливы.

Ехать оставалось около часа. Тархан спал на переднем сиденье. Другой возможности может и не быть.

– Вы спрашивали меня, зачем я приехал, – начал Ларри. – Я отправился в Индию, потому что девушка, которую я любил, предпочла другого. Тогда мне казалось, что мой мир рухнул. Теперь я понимаю, насколько все это ничтожно.

– Зачем вы об этом рассказываете мне? – спросила она. – Сам не знаю.

– Со мной случилось то же самое, – сказала она, – я очень сильно любила одного мужчину. Думала, что мы поженимся. А потом он сказал мне, что уходит. Так и не объяснил почему.

– Он много потерял.