Замок четырех ветров - Валерия Вербинина

– Как старая вздорная баба! – крикнула я ей в лицо. – И не смей больше трогать мои письма! Потаскуха!

Я ожидала очередной истерики, но мать превзошла мои ожидания.

– Да с таким отцом, как у тебя, не имеет никакого смысла хранить верность! – задорно прокричала она.

– Вот и поговорили, – чувствуя стыд, и досаду, и отвращение, бросила я и ушла, чтобы ее не видеть.

Второпях я забыла в гостиной свои покупки, и мне пришлось за ними вернуться. Когда я снова вошла в гостиную, мать уже развернула шаль и примеряла ее на себя, вертясь возле зеркала и напевая себе под нос. Я сдернула с нее шаль и забрала коробку с купленной сумочкой.

– Хамка! – припечатала меня мать. – Жлобиха!

Я заперлась в кабинете, взяла раскрытое письмо Артура и, не читая, изорвала его в клочья, но легче мне не стало. Ружка поглядела на меня и предпочла забиться под стол.

У отца был выходной, но дома его не оказалось. Он появился лишь в пятом часу вечера, когда надо было собираться в гости к Юрису.

– Твоя омерзительная дочь мне нагрубила, – объявила ему мать. – Написала скверную книжонку и думает, что теперь может дерзить родителям! Ты совершенно запустил ее воспитание!

– Интересно, почему мне она никогда не грубит? – сухо спросил отец.

– Ах, так я опять во всем виновата?

И она рассмеялась неприятным горловым смехом, которого я раньше за ней не замечала.

– Настя, Саша, вы готовы? – крикнул отец.

– Что такое, вы куда-то идете? – встревожилась мать. – Без меня?

Во избежание скандала нам пришлось согласиться на то, чтобы она пошла с нами.

Битый час она наряжалась и красилась, но все равно осталась недовольна конечным результатом. Пока мы ехали к Юрису в нанятом экипаже, мать объявила отцу, что ей нужно новое платье, три модные шляпки и зонт, а затем переключилась на меня. По ее словам, я не умела тратить деньги с умом. Она раскритиковала мое платье, новую сумочку и шаль.

– Торговцы видят, что ты ни в чем не разбираешься, и дерут с тебя втридорога! Настя, ну ведь так же нельзя!

Юрис с женой и детьми жил на Улиховской улице, зеленой и спокойной, где стояли особняки, окруженные большими садами. Мы с отцом рассчитывали на приятный вечер, который мы проведем с нашими друзьями из Шёнберга – Августином Каэтановичем, Карлом Гофманом и хозяином дома, – но выяснилось, что жена Юриса настояла на том, чтобы пригласить своих знакомых и родственников, так что в общей сложности собралось не меньше сорока человек. Сад был освещен китайскими фонариками, на веранде играл небольшой оркестр. Отчасти эта суета меня немного успокоила, так как отвлекала внимание гостей от моей матери, а я больше всего опасалась, что ее поведение произведет на них нежелательное впечатление. Она же, очевидно, решила, что вечер является хорошей возможностью пофлиртовать, и ринулась в атаку. Не знаю, хотела ли она таким образом позлить отца или действительно рассчитывала поймать в свои сети кого-то, кто заменит ей Колесникова, но она улыбалась мужчинам, говорила двусмысленные пошлости, заискивала, задавала вопросы, женат ли тот или иной гость, и мне было так неловко на нее смотреть, что после ужина я сбежала в сад.

– Прекрасный вечер, – сказал Карл Гофман, присев рядом со мной на скамью и протягивая бокал с шампанским, – ничего иного я от Юриса не ждал. Пускание пыли в глаза удалось превосходнейшим образом… А, падре! Простите, не захватил шампанского на вашу долю…

Гофман сменил жилет на более модный, но его манеры ни капли не изменились. Иногда, слушая его шутки, я спрашивала себя, действительно ли он остроумен или же попросту зол.

– Я даже не смог толком поговорить с Юрисом, – заметил Августин Каэтанович, приблизившись к нам. – Все время его что-то отвлекало.

– Как вы находите его жену? – осведомился телеграфист светским тоном.

– Карл Людвигович!

– Я полагаю, если взять бочку, приделать к ней голову огородного пугала и завернуть все в шелковое платье, это будет самый верный портрет любезной супруги нашего Юриса, – съязвил Гофман. – Хотя какой он, к черту, наш? Был хороший человек и фотограф отличный, а стал скучный делатель денег. Только и хорошего в нем осталось, что желтые ботинки.

– Это еще не самая худшая перемена, какая может произойти, – сказала я, думая о Кристиане-Феликсе.

– Конечно, – легко согласился Гофман, – без ботинок было бы совсем скверно.

Не удержавшись, я рассмеялась.

– Ну наконец-то я слышу ваш смех, – серьезно произнес Гофман. – Не переживайте, Анастасия Михайловна! Все образуется.

Августин Каэтанович громко кашлянул и метнул на телеграфиста предостерегающий взгляд.

– Полно вам, падре, мы все тут взрослые люди, – отозвался Гофман. – С начала времен родители портят жизнь детям, и наоборот, так что ничего нового тут нет. – Он привстал с места. – Кажется, дама, о которой мы говорим, идет сюда. Если вы пожелаете скрыться бегством, Анастасия Михайловна, я готов остаться и героически объявить, что нигде вас не видел.

– Должен вам заметить, что ваши манеры… – сердито начал Августин Каэтанович.

– Давайте лучше думать не о моих манерах, а о том, что дракон приближается, – отмахнулся телеграфист. – Ну так что, Анастасия Михайловна?

– Спасибо за предложение, но я никуда не пойду, – сказала я.

Из аллеи вышла мать, повисшая на руке немолодого господина, которого она забрасывала смелыми репликами. Завидев нас, господин вспомнил, что его, кажется, ждут в доме, и, тактично высвободив руку, удалился. Мать подошла к нам, обмахиваясь веером.

– Уже стемнело, сейчас должен быть фейерверк, – проговорила она. – Не сидите здесь, не то все пропустите.

Ветер зашуршал в ветвях деревьев, и мать поежилась. На вечер она выбрала открытое синее платье, и теперь ей наверняка было холодно.

– Ты простудишься, – произнесла я. – Возьми мою шаль.

Я сняла шаль с золотыми листьями, которая так очаровала меня в лавке, и подала матери. Она посмотрела на меня со странным выражением, похожим на удивление, и я невольно рассердилась. Она что, считала, что я так бессердечна, что ни за что не расстанусь с шалью, когда ей холодно?

– Спасибо, – сказала она. – Что-то и в самом деле становится прохладно. Не забудьте про фейерверк.

Она удалилась, набросив на себя шаль, а я повернулась к Гофману.

– Расскажите мне о замке, – попросила я. – Он не сильно пострадал, когда его захватили?

– Анастасия Михайловна, ну это же старый немецкий замок, – ответил Гофман с улыбкой. – Уверяю вас, мы все исчезнем, а он так и будет стоять на прежнем месте…

– Вы не знаете, что стало с теми слугами, которых сослали за убийство графа Рейтерна?

– Теодор умер от воспаления легких. Жена его умерла вскоре после суда… он ведь не мог больше о ней заботиться, а она и так парализованная была… Про остальных ничего не слышал, значит, живы и отбывают наказание.