Черный мел - Кристофер Дж. Эйтс

LXV(iii).Мне показалось, во время падения Марк как-то странно изгибается, инстинктивно прикрывает голову. Нет, он не выкрикнул мое имя, падая с башни, Марк вообще не кричал. Он просто падал, вниз и вниз, две с четвертью секунды. В конце ему удалось как-то повернуть голову, и перед ударом о землю, увидел его лицо, а в самый миг удара — его широко распахнутые глаза. Марк как будто признавался, что очень боится умирать. И еще в его глазах застыло сознание ужасной несправедливости. Да, все получилось ужасно несправедливо, в этом он был абсолютно прав.

Теперь я вижу перед собой его лицо каждое утро, каждый день. Сначала широко раскрытые, испуганные и обвиняющие глаза. Потом я слышу глухой удар. Его душа поднимается вверх, как порыв холодного ветра, и проходит сквозь меня. Вижу тело Марка в луже крови. В лунном свете кровь казалась черной. Еще миг — и его глаза закрылись.

LXV(iv).Внизу все стихло, люди на лужайке не понимали, откуда взялась смерть на дорожке, усыпанной гравием. Все молчали. Меня никто не замечал. Я кое-как перебрался на крышу.

Только тогда раздались первые крики.

Сначала женские крики, а потом мужские. Кто-то то и дело поминал Господа Иисуса. Под их крики я спускался с крыши Большого зала. О чем я думал, какие мысли тогда мелькали у меня в голове? Не знаю, по-моему, там были не мысли, а просто порывы. Желание убежать, спрятаться. Я вернулся в часовню, спустился вниз по лестнице, вышел на передний двор, нарочно заставляя себя замедлять шаги, чтобы на меня не обращали внимания. И вдруг я заметил, как кто-то входит в парадные ворота. Конечно, напрасно я остановился, застыл столбом, пригвожденный к месту чувством вины.

Человек двигался мне навстречу и вдруг тоже остановился, как будто на месте преступления застали его, а не меня. Он быстро развернулся и заспешил прочь. Я сразу увидел бегающие глазки и узнал его короткие толстые руки и ноги. Коротышка!

Я судорожно хватанул ртом воздух, и он застрял у меня в груди как камень. А потом мною снова овладел порыв — бежать. Времени думать о Коротышке не осталось, я понимал: нельзя останавливаться. Моя задача — как можно скорее попасть на задний двор и добраться до шестого подъезда.

Марка обступила толпа, некоторые стояли обнявшись, многие курили, сжимая сигареты в дрожащих пальцах. На меня никто не обратил внимания, все смотрели в другую сторону. Не на тело, никто не мог смотреть на тело дольше одной-двух секунд. Все смотрели вверх, в ночь.

Я взбегал вверх по лестнице и тут услышал вой сирены. Должно быть, мое подсознание сработало четко: по пути я заметил — дверь в комнату Марка незаперта. Я нашел свой дневник под подушкой, какие-то страницы были заложены ярко-желтыми бумажными закладками.

А потом я быстро очутился в своей комнате, забился в кровать и накрыл голову подушкой, чтобы заглушить завывание сирен. Только тогда в голове появились мысли, которые можно было выразить словами. Ужас, чувство вины.

Я не только испытывал вину, я еще и страшно боялся. Боялся Коротышку. Боялся, что меня схватят, поймают.

LXV(v).Ну вот, теперь вам все известно. Вы прочли мое признание и, вероятно, поняли, почему я все время увеличиваю дозы виски и таблеток. Не из-за Чада, не из-за Игры, а из-за осознания необходимости когда-нибудь во всем признаться.

Да, признаюсь: я убил его. Марка убил я. Но я не предполагал, что все именно так произойдет…

LXVI(i).Кто-то постучал в дверь Джолиона. Он нехотя открыл. Может, полиция? Но нет, за дверью оказалась Дэ. Она бросилась ему на шею:

— Джолион… Господи, Какой ужас! Марк умер, он погиб! Ты уже слышал? Он умер, Джолион! Марк умер!

— Что ты говоришь, Дэ?! Не может быть!

— Он спрыгнул с башни… «Последний прыжок неудачника»… какой ужас, я так…

Джолион притянул Дэ к себе, как будто надеялся прижаться к ней и выдавить из себя хоть каплю вины. И пока Дэ рыдала у него на плече, Джолион тоже рыдал. А чувство вины не уменьшалось.

— Я позвонила Чаду, — всхлипывая, продолжала Дэ, — сказала, что случилось. Он идет сюда.

— Ш-ш-ш, Дэ, успокойся, — произнес Джолион. Ему показалось, что семя вины внутри его начало прорастать. Выпустило побеги. Побеги выбрались из земли и рвались вверх, к свету. Ему очень захотелось признаться во всем.

Дэ плакала в его объятиях. С ней ему ничто не угрожало. Но он понимал — должен рассказать ей все до прихода Чада. Дэ поймет, Дэ подскажет, что делать. В конце концов, она ведь любила его — правда, всего несколько дней… И он так долго был одинок, а ее слезы капают ему на плечо, такие теплые…

Он поцеловал Дэ в лоб, и они разжали объятия. Заплаканная Дэ упала в кресло. Джолион опустился рядом с ней на колени. Да, он сейчас признается, и все будет хорошо. Но сделать это надо быстро, до прихода Чада. Он легко положил ладони ей на колени и выдохнул.

— Слушай, Дэ, — начал он, легко поглаживая ее кончиками пальцев, — Марк не покончил с собой…

Дэ не шелохнулась, не отпрянула от него, а быстро заговорила, метнув на него суровый взгляд:

— Не надо, Джолион! Не смей говорить, что Марк не покончил с собой из-за Игры. Мы оба прекрасно понимаем: во всем виновата Игра, это из-за Игры он спятил!

— Нет, ты меня не… — начал Джолион.

— То же самое Чад твердил мне по телефону: «Нет, Дэ, Марк погиб вовсе не из-за Игры, Игра ни при чем». Неправда! Учти, я ничего не хочу слушать. И тебя я тоже слушать не стану, Джолион! Не смей так говорить, слышишь, не смей! — Дэ закрыла лицо руками и снова разрыдалась.

Джолион опустил голову на ее колени. Нет, Дэ должна выслушать его, должна узнать до прихода Чада.

— Дэ, прошу тебя, выслушай меня! — Джолиону казалось: слова силятся прорваться наружу сквозь кожу.

Дэ оттолкнула его:

— Нет, Джолион. Не буду слушать никого. Его убили мы. Мы вместе. Все кончено. Конец. Я ухожу. Чаду уже сказала — мне все равно, что он подумает или скажет. Все кончено, надеюсь, вы тоже это понимаете. А если не понимаете, мне все равно…

Она прямо смотрела в глаза Джолиона в поисках подтверждения, но Джолион смотрел вниз, на землю, и глаза у него дергались, как будто силились поймать мысли, разбегавшиеся в разные стороны. Дэ покидает Игру, худшее позади. А вдруг сознаваться вовсе не обязательно? Может, удастся справиться с собственными словами — загнать их обратно, внутрь?

— Как же я вас ненавижу! — вдруг закричала Дэ. — Я ненавижу вас обоих! — Она бросилась на него, сначала молотила его кулаками по груди, потом попыталась дотянуться до шеи, подбородка… Вдруг Дэ обхватила его и впилась поцелуем.

Он почувствовал на своих губах ее острые зубы, почувствовал вкус ее слез. И, наконец, Дэ оттолкнула его. Она снова села в кресло, не глядя на него, вытирая слезы тыльной стороной ладони.

— Извини, Джолион… Мне очень жаль.