Объясняя религию. Природа религиозного мышления - Паскаль Буайе

Возможно, ошибка заключается в том, что мы пытаемся вывести существование предписанных церемоний во всех человеческих обществах из какой-то одной склонности или свойства человеческого сознания. Как я уже несколько раз упоминал, многие культурные порождения – от изобразительного искусства до музыки, неприкасаемости дубильщиков и опасливого отношения к трупам – успешны, потому что активируют целый ряд способностей сознания, большинство из которых имеют другие вполне определенные функции. Иными словами, человеческая культура во многом состоит из ярких когнитивных представлений, обладающих большим потенциалом привлечения внимания и высокой релевантностью для человеческого сознания – как побочный эффект особенностей устройства этого сознания.

Возможно, это справедливо и для обрядов. С моей точки зрения, этим объясняются по крайней мере три важных свойства подобных действий. Во-первых, действие в обряде, как легко может заметить любой участник или зритель, не похоже на действие в других контекстах. Однако ощущение это очень трудно сформулировать. Хотя совершаемое носит целенаправленный характер, обряд не похож на обычную работу, поскольку связь между совершаемым (например, кусать барана за язык) и предполагаемым результатом (превращение в истинного шамана) не особенно прослеживается. И хотя инсценировки там достаточно (например, разыгрываемое во время инициации убийство мальчиков), это не театр, поскольку последствия представления слишком реальны. Особенность обряда в том, что к сочетанию этих элементов работы и игры добавляется ощущение императивности происходящего, то есть интуитивная установка, что действовать нужно, как предписано, иначе случится нечто ужасное. Однако зачастую никаких объяснений, как именно правильное исполнение отвращает опасность (и в чем она, собственно, заключается), не дается. Перед нами проблема императивности, которая, мне кажется, легко решается, если принять во внимание другие ситуации, когда в человеческом сознании возникает данная эмоция.

Во-вторых, многие обряды имеют важные для социального взаимодействия последствия: свадьба связывает двух влюбленных узами законного брака, инициация превращает мальчика в мужчину, принесение овцы в жертву предкам скрепляет союз с другой деревней. Это проблема социального воздействия, в которой тоже нет никакой загадки, если разобраться, как человеческое сознание понимает (зачастую превратно) существующую вокруг него сеть социальных взаимоотношений.

В-третьих, и, пожалуй, это главное для нас, во многих обрядах фигурируют представления о сверхъестественных сущностях: на свадебных церемониях в свидетели призывается Господь или предки, животные приносятся в жертву духам и т. д. Это проблема сверхъестественного участия, которая становится понятнее, если осознать, что оно вовсе не неотъемлемая составляющая, как свидетельствуют многочисленные обряды, не связанные с богами и духами. Иными словами, понять присутствие богов в обряде можно, осознав, что это лишь дополнение к человеческим действиям, которые на самом деле божественного присутствия не требуют. Как мы еще убедимся, вера в богов и духов не обязательно предполагает наличие обрядов, но если обряды по каким-то иным причинам возникают, включение сверхъестественных сущностей в эти значимые для человека действия придают данным сущностям убедительность.

Мне кажется, для всех трех пунктов можно выделить причины, по которым церемонии настолько значимы для человеческого сознания. Не у всех обрядов имеются все три свойства, но те, у которых они есть, обладают оптимальной релевантностью и успешно передаются. Возможно, этим и объясняется, почему религиозным представлениям обычно присуща хоть какая-то обрядовость.

Обрядовые предписания люди усваивают из наблюдения за действиями остальных и из наставлений о приемлемости тех или иных ритуальных действий в том или ином контексте. Обрядовый регламент формулируется в виде четких правил, например: «Если ты хочешь пожертвовать Чанди козла, брахман должен сперва благословить меч»; «Если хочешь покровительства духов, передавай реликвии против часовой стрелки (иначе умрешь)». Может показаться, что обрядовые правила не более чем очередной пример социальной условности. Мы знаем, что человеку хорошо дается усвоение большого количества безосновательных, на первый взгляд, правил поведения. Но если обрядовые предписания – это простая условность, сродни, например, необходимости являться на собеседование в деловом костюме, непонятно, откуда возникает сопутствующее обрядам ощущение императивности происходящего. Брахман, зарубивший козла самостоятельно, осквернит себя; принести козла в жертву, не освятив сперва меч, – значит оскорбить богиню; передача реликвий не в том направлении грозит гибелью. Таким образом, обрядовые предписания относятся к так называемым правилам предосторожности: они представлены как действия, необходимые для предотвращения некой опасности.[118]

Откуда возникает это впечатление? Первая приходящая на ум гипотеза – обряды адресованы могущественным богам и духам или подразумевают их участие. Боги и духи видятся могущественными силами, которые способны воздействовать на наше здоровье или благополучие, без их благословения или сотрудничества нельзя получить хороший урожай, большое потомство, мирную жизнь или защиту от природных катаклизмов. Однако это не совсем так. Человек не рождается с представлением о могущественных богах и духах. Он получает его от других людей, из их разговоров и поведения. Исполнение обрядов – одно из внешних проявлений, которые можно наблюдать задолго до усвоения сложных представлений о богах и духах. А значит, вполне может статься, что обряды – это не столько результат представлений о могуществе богов, сколько одна из причин. То есть структура обрядов определенным образом формирует и окрашивает понятия о сверхъестественных сущностях и делает участие богов в существовании человека более достоверным.

Особый обрядовый колорит, который мы наблюдаем в самых разных культурных контекстах, обусловлен не только регламентацией, но и конкретными элементами, вводимыми в обрядовое действо и перечисленными, в частности, антропологом Аланом Фиске: «Акцент на определенных цветах; беспокойство об осквернении, чистоте и последующем омовении или ином способе очищения; избегание контакта; особые способы касания; боязнь неминуемых и серьезных санкций за нарушение правил; акцент на границах; симметричная раскладка и другие четкие пространственные рисунки».[119]

В числе общих особенностей обрядов в совершенно непохожих друг на друга культурных средах мы отмечаем навязчивое обозначение границ: например, обособление отдельного участка церемониального пространства. И действительно, как считает историк религии Вейкко Анттонен, эта одержимость границами, возможно, единственная связующая нить для совершенно разных в остальном понятий «сакрального» пространства и объектов. Еще один общий мотив – чистота, очищение, забота о том, чтобы участники и различные объекты действа были чисты и т. п. Яванский обряд с реликвиями, который сам по себе представлен в виде процедуры очищения, хотя реликвии не чистят в буквальном смысле слова, предваряет церемониальная трапеза. Предназначенные для этой трапезы тушки белоснежных кур хранитель усыпальницы моет в трех водах сперва перед ощипыванием, затем после. Готовить их поручается женщине в летах, уже пережившей менопаузу, поскольку менструация считается осквернением. Цветы, которые приносят на церемониальную трапезу, должны быть безупречны, и никто не смеет их нюхать, чтобы тем самым не осквернить.[120]