Объясняя религию. Природа религиозного мышления - Паскаль Буайе

Стандартный ответ антропологов – и, мне кажется, они на верном пути – подобные события, хоть и кажутся «личными», на самом деле имеют важное значение для общества. В большинстве человеческих обществ сама мысль о том, что рождение ребенка никого не касается, а брачный союз – личное дело в него вступающих, покажется очень странной. Рождение ребенка помещает родителей в новую ситуацию социального обмена и распределения ресурсов. Родители вкладывают в свое потомство больше, чем кто-либо другой. Потребность накормить и защитить своего ребенка, а не чужого – общечеловеческая по очевидным эволюционным причинам. Конечно, характер ресурсов и защиты в разных обществах и культурах – от собирателей до промышленной среды – будет различным, равно как и способ обретения этих ресурсов (от общинного промысла до частного предпринимательства). Однако в любом случае сотрудничество с окружающими будет сильно варьироваться в зависимости от того, есть ли у них дети, сколько, какого возраста и т. д.

Поэтому рождение ребенка – это общественное событие, и именно поэтому многие приуроченные к этому обряды (крещение, обрезание, официальное нарекание) проводятся некоторое время спустя после появления на свет. Во многих обществах официальной доктриной декларируется, что до проведения подобной церемонии ребенок еще не родился «по-настоящему». Если считать поводом для обряда биологическое появление ребенка на свет, установка кажется парадоксальной. Однако учтите, что вплоть до последнего времени в большинстве сред человеческого обитания рождение ребенка не гарантировало – ввиду высокой младенческой смертности, – что у человека действительно появилось потомство, в которое можно вкладывать ресурсы. Поэтому временной разрыв между рождением и обрядом подтверждает, что обряды обретают актуальность, только когда становится ясно, что ребенок на этом свете задержится и взаимодействие в обществе действительно претерпит некоторые изменения с учетом того, что родители теперь будут отдавать ресурсы ребенку.

Усиленная публичность и огласка церемоний бракосочетания находит у антропологов схожее объяснение. Детали церемонии тоже сильно варьируются в зависимости от особенностей семейного уклада, положения мужчин и женщин в обществе, степени независимости женщины и конкретных правил брачного договора. Однако в большинстве человеческих обществ ощущается потребность обозначить это событие неким обрядом, и почти повсюду этот обряд проводится как можно красочнее в рамках доступных ресурсов. Самый дешевый способ отпраздновать свадьбу – произвести побольше шуму. Там же, где ресурсы позволяют, в ход идет второй распространенный способ – зрелище, гарантирующее, что новый союз будет замечен всеми и вся. Считать бракосочетание «личным» делом двоих его участников – это скорее исключение, чем правило.

Причина проста – любой брак меняет ситуацию для остального общества, исключая две единицы из фонда возможных брачных партнеров и создавая ячейку, в которой сексуальная связь, родительское вложение и экономическое сотрудничество увязаны в единый пакт. Это значит, что сотрудничество с каждым из новоиспеченных супругов – в области сексуальных связей, экономических отношений, социального обмена или преданности коалиции – придется «пересмотреть» с учетом обстоятельств. Это порождает координационные проблемы. Во-первых, в какой момент другие члены общества должны изменить свое взаимодействие с участниками нового союза? Прочная пара может складываться в процессе долгих постепенно крепнущих отношений, поэтому четкого рубежа, после которого остальным нужно менять свое поведение, может не быть. Во-вторых, если другим членам общества приходится приспосабливаться к новому союзу, логично делать это одновременно и единообразно. Если вы будете считать молодоженов семьей, а другие по-прежнему будут относиться к кому-то из супругов как к свободному, вы рискуете упустить, например, возможность устроить свою личную жизнь. Или, ошибочно сочтя, что основная часть ресурсов участника пары будет отныне вкладываться в стабильный моногамный союз, вы рискуете упустить возможность попросить в долг или воспользоваться этими ресурсами. Поэтому удобнее провести четкую разделительную черту между «было» и «стало», а также условиться, что именно в этот момент отношение общества изменится. Даже на Западе с его засильем индивидуализма у людей все равно остается интуитивное понимание, что обряду обеспечивает релевантность социальное взаимодействие.

Взаимодействие в ходе обряда выглядит довольно странно, и его последствия для общественных отношений участники толком сформулировать не могут. Возникает сложный вопрос: почему люди в этих обстоятельствах прибегают именно к обрядовой церемонии? Зачем весь этот церемониальный шум вокруг общественных отношений, если это самая привычная для нас среда? Что придает релевантность обрядовым институтам? Чтобы разобраться, придется учесть один весьма неожиданный факт о человеке: несмотря на постоянный опыт общественной жизни, он попросту не понимает ее или понимает не до конца.

В предыдущих главах я касался разных психологических аспектов социального взаимодействия: в частности, моделей нравственных чувств как адаптивной стратегии и распознавания мошенников как способа поддержания сотрудничества. В каждом случае я употреблял стандартную для биологии и психологии терминологию – «стратегия», «сигналы», «польза», «уклонение» и т. п. Однако большинство людей воспринимает ее применительно к социальному взаимодействию как чуждую. То есть мы понимаем ход рассуждений – умом, как абстракцию, – но описываемый процесс, участвуя в социальном взаимодействии, воспринимаем и ощущаем совсем иначе.

Например, основная стратегия, выявленная социологами в межчеловеческом сотрудничестве, представляет собой сочетание положительных нравственных чувств по поводу сотрудничества и сильную реакцию негодования по поводу мошенничества, а также возмущение теми, кто не наказывает ловкачей. Но, вступая в отношения сотрудничества с другими, мы не подозреваем, что придерживаемся сознательной стратегии; мы просто воспринимаем партнеров как «хороших», «надежных», «приятных» или, наоборот, «скользких», «ненадежных», «странных». Мы не рассматриваем свои предпочтения как движимую поисками выгоды стратегию даже в перспективе.

Возьмем другой пример. У людей есть тенденция сбиваться в сплоченные группы. В каких-то обществах принадлежность к такой группе дается «даром» – по праву рождения в определенном роду или селении. В этом случае человек сотрудничает со своими и не доверяет чужакам. Но так происходит не только там. В большинстве крупных населенных пунктов или обществ, где бок о бок оказываются тысячи или миллионы, люди воссоздают те же мелкомасштабные сети с делением на своих и чужих. Проведя несколько месяцев или лет в компании или городе, человек обретает способность распознавать, с кем можно общаться, кому можно доверять в случае нужды, с какими посторонними лучше сохранять нейтралитет и каким потенциальным врагам доверять нельзя в принципе. Как установили социологи, эти сети примерно одинаковы по масштабам и строятся на однотипных эмоциях независимо от страны, языка, размера населенного пункта, многочисленности общества и прочих различий. При этом почти никто не воспринимает такие сети, как коалиции. Человек просто видит, что в его компании, районе, сообществе одни люди располагают к себе, а другие нет, одни кажутся надежными, другие нет. Процесс оценки с точки зрения сотрудничества и доверия идет вне сознательного осмысления.