Воды Дивных Островов - Уильям Моррис

Тут Заряночка поцеловала гостью и молвила: «До глубины души растрогана я тем, что ты меня любишь; ибо едва я тебя увидела, сердце моё к тебе потянулось; и теперь, сдаётся мне, станем мы добрыми друзьями; и во благо мне будет обзавестись подругой, годами гораздо меня старше, так что ничто промеж нас не встанет, ни любовь мужчин, ни прочие горести!» – «О да, – отвечала почтенная женщина, улыбаясь не без грусти, – теперь вижу я, что и твои глаза наполнились слезами, и голос твой дрогнул. Может ли такое быть, о добрая и прелестная дева, что любовь мужчин причинила тебе горе? Кто же одержит верх в любви, коли не ты?» Тут принялась она поглаживать руку девушки; но молвила Заряночка: «История всей моей жизни чересчур длинна, матушка, хотя лет мне немного; но теперь исполню я твою волю и расскажу тебе о моём детстве».

Тут принялась она рассказывать гостье о своей жизни в Обители у Леса, и о ведьме с её злобным и склочным характером, и о любви своей к диким тварям, и о том, как росла она там. Долго говорила Заряночка, ибо воспоминания былых дней уводили её в прошлое, и она словно бы заново переживала всё происшедшее встарь; а почтенная женщина сидела подле рассказчицы, глядя на неё с любовью; и наконец умолкла Заряночка и молвила: «Ну вот, поведала я тебе гораздо больше, чем заслуживают того подобный пустяк и жизнь, во всём схожая с жизнью лесного зверя. Теперь ты, матушка, расскажи мне о себе и о том, что за беда случилась с тобою в городе Аттерхей; и сама увидишь, что, выговорившись, утешишься ты и повеселеешь». – «Ах, так считают молодые, – отвечала женщина печально, – ибо у юности много дней впереди и есть место надежде. Но хотя рассказ о моём горе разбередит мою рану, отказать тебе я не в силах. Горюю я об утрате своего дитяти; а ведь малютки прекраснее и ласковее на свет не рождалось».

Тут принялась гостья рассказывать Заряночке про появление ведьмы в городе Аттерхей и про бедную женщину, – словом, обо всём, о чём узнали вы в начале этой книги; и дошла до того самого момента, как ушла она из дома закупить снеди для ведьмы; ибо она сама и была той бедной женщиной. И вот поведала гостья о том, как возвратилась домой и обнаружила, что гостья исчезла, а вместе с нею и дитя; и хотя расплакалась бедняжка давеча от любви к Заряночке, повествуя о несчастии своём, она не плакала, но рассказывала отрешённо, словно речь шла о чужих для неё людях. И закончила женщина вот как: «Когда вдоволь набегалась я туда-сюда, словно одержимая, и порасспросила всех соседей, задыхаясь и мешая слова, кто отнял у меня дитя; и когда побывала я у леса и даже немного в него углубилась, и ещё побродила взад-вперёд, и сгустилась ночь, – тогда снова возвратилась я в свою жалкую хижину, истомлённая горем, с трудом осознавая, что со мною произошло. Там, на столе, стояло принесённое мною угощение и питьё; там же лежали деньги, вручённые мне ведьмой; и, несмотря на горе, при виде снеди взыграл во мне голод, и я жадно набросилась на еду, и поела, и попила, и так пришла в себя, и снова осознала своё горе. На следующий день я опять металась туда и сюда, надоедая людям расспросами и зрелищем своего несчастья; но всё было напрасно. Дитя исчезло, осталась я одна. Мало что можно к тому прибавить, ласковая госпожа. Чтобы выжить, пришлось мне принять позорную плату за мою малютку, то есть ведьминские деньги; дабы прокормиться, надо было сноситься с людьми; засим накупила я себе тканей и шёлка, имея теперь к тому средства, и принялась за вышивание, ибо уже тогда почиталась я знатной рукодельницей. Засим Господь и святые угодники явили мне свою милость и расположили ко мне добрых и сострадательных людей, и не было у меня нужды ни в работе, ни в средствах на жизнь. Но спустя некоторое время опротивел мне Аттерхей, где дорогое моё дитя резвилось бы у моих ног, кабы не напасть. К тому времени скопила я немного денег и, будучи весьма искусной в своём ремесле, перебралась сюда, и, хвала святой Урсуле, жизнь моя тут легка; и хвала всем святителям, что повстречала я тебя, такую ласковую да пригожую; и с виду тебе ровно столько лет, сколько исполнилось бы моей дочурке, кабы жила она ещё на этом свете; или сколько же тебе лет на самом деле, милая госпожа?»

Заряночка схватилась рукою за грудь, и побледнела, и тихо проговорила: «Думаю, что мне двадцать лет».

Тут обе замолчали; и вот, уняв наконец биение своего сердца, молвила Заряночка: «Теперь кажется мне, будто пробуждаются во мне воспоминания ещё более ранние, нежели те, о коих я тебе давеча поведала. Некая женщина достала меня из корзинки и посадила на ослика; осмотрелась я – а вокруг расстилается поросшая травою лесная поляна; глядь – а прямо передо мною вверх по дереву шмыгнула белка, и обежала вокруг ствола, и спряталась; я потянулась к белке и позвала её; тут подошла ко мне женщина и подала в горсти лесной земляники».

Тут перебила рассказчицу гостья, дрожа и бледнея: «Скажи мне, дитя, не помнишь ли, как выглядела женщина, что посадила тебя на осла и угостила земляникой?» Заряночка пристально вгляделась в лицо собеседницы, покачала головой и признала: «Нет, матушка, это была не ты». – «Конечно, конечно, не я, – воскликнула гостья, – но подумай-ка снова». Проговорила Заряночка медленно: «Не моя ли госпожа то была? Высокая и статная, казалась она несколько худой и костлявой; с огненно-рыжими волосами, с ослепительно-белой кожей и тонкими губами». Отвечала бедная женщина: «Нет, нет; бесполезно; не такова была она». Тогда Заряночка подняла взгляд и с надеждой проговорила: «Да, но порою являлась она и в ином обличии: высокая, тёмноволосая, с изогнутым носом, с глазами ястреба, на вид около тридцати зим; словом, могучая женщина. Не видала ли ты таковую? Не помнишь ли её?»

Вскрикнув, гостья вскочила на ноги и едва не упала, но Заряночка тоже поднялась и заключила её в объятия, и принялась утешать, и снова усадила её на скамью, и опустилась перед нею на колени; вскорости бедная женщина пришла в себя и молвила: «Дитя моё, спрашиваешь, помню ли я её? Как смогу я позабыть её? Ведь это воровка, похитившая моё дитя».

С этими словами почтенная женщина соскользнула со скамьи, и опустилась подле Заряночки на колени, и склонилась к самому полу, словно не статная девушка была перед нею, а малолетняя крошка, и принялась целовать и ласкать Заряночку, и лицо её, и руки; и приговаривала, всхлипывая и улыбаясь: «Потерпи малость, дитя моё, родное моё, прекрасное дитя! Ибо я и в самом деле твоя мать и так давно тебя не видела; но как только приду я в себя, я стану умолять тебя вот о чём: не покидать меня более и любить меня, как люблю тебя я».

Заряночка обняла её, поцеловала и молвила: «Я люблю тебя всем сердцем и никогда, никогда тебя не покину».

Затем поднялись они на ноги, и мать взяла Заряночку за плечи и слегка её отстранила, любуясь на девушку; и, не в силах наглядеться, приговаривала: «О да, выросла ты высокой и статной; выше, пожалуй, не вырастешь; а похорошела-то как, моя милая; это ты-то, что родилась в лачуге бедняка! Неудивительно, что нашлись желающие тебя похитить! Дивлюсь я: неужели сама я могла некогда похвалиться подобною красотой? По чести говоря, было время, когда многие называли меня красавицей; было, да минуло, а теперь посмотри на меня! Нет, дитя моё ненаглядное, ты не печалься и не грусти; ибо отныне не знать мне более ни страха, ни горя, и настанут для нас двоих счастливые дни; глядишь, от такой радости и я похорошею да выровняюсь!»