Башня. Новый Ковчег-3 - Ольга Скляренко

её до последней капли, отбросил пустой пластик в мусорное ведро и вышел в коридор, собираясь попросить у мамы новую.

— Вань, смотри, я тебе собрала, что ты просил. Всё или ещё чего? — мамин голос доносился из общей комнаты, и Кир направился туда.

— Афанасьев говорил, если есть тёплые вещи, то лучше бы их тоже. Конечно, пообещали выдать всё, что надо, но мало ли что.

— Сейчас, посмотрю тогда. Погоди…

Кирилл столкнулся с матерью в дверях, нос к носу.

— Ма, ты чего?

— Сейчас, Кирка, не до тебя, — мать махнула рукой и быстро добавила. — Отца в энергетический сектор переводят. Временно.

И она поспешила в прихожую, на ходу бормоча что-то себе под нос. Кир пожал плечами и вошёл в комнату. Отец стоял рядом с диваном и что-то деловито упаковывал в большую сумку.

— А, ты, — бросил он Киру через плечо.

— Ага.

Кир прошёл и уселся в одно из кресел, закинул ногу за ногу и уставился на отца.

— Па, а ты куда? А куда этот мама пошла? А сумка тебе зачем?

— В энергетический временно меня переводят. Там и поживём, пока всё не сделаем.

— Вань, — в комнату вошла мать, остановилась, встряхнула в руках куртку. — Вот, как чувствовала, купила в прошлом году. Ещё подумала, зачем она нам, и вот видишь, пригодилась.

Отец обернулся, быстро шагнул к матери, ощупал куртку и, кажется, остался доволен.

— Самое то, Любаша, — он притянул мать к себе, неловко чмокнул в щёку. — Ну ты чего, Люба? Ты чего?

Кир видел, как отец торопливо смахнул слезинку с лица матери.

— При нормальном раскладе Афанасьев говорит, это месяца на два. Не на год же. Может, на выходные даже будут отпускать по домам. И вот ещё, Любаш, может, одеяло какое взять. Не знаю даже, там внизу температуры ведь ниже, чем здесь на верхних этажах. Всё же подземный уровень…

— Подземный уровень? — встрепенулся Кир. — Так тебя туда переводят. К Руфимову? АЭС запускать?

Он выпалил всё это, не задумавшись, но уже по тому, как напряглось лицо отца и застыли его глаза, превратившись в две колючие льдинки, понял, что сболтнул лишнего.

— Люба, — медленно проговорил отец. — Ну-ка выйди-ка на минутку.

Мать бросила тревожный взгляд на отца, но вышла.

— А теперь, — голос отца не предвещал ничего хорошего. — Давай выкладывай, откуда у тебя такие сведения.

— Слышал. Ну пацаны у лифта говорили. Типа, вот… там у Руфимова…

— Ты давай дурака-то не строй. И меня за идиота не держи. Где ты такое слышал? Когда? Кто болтает?

Отец задавал свои вопросы зло, отрывисто, а на лице отчётливо проступало беспокойство.

— Никто. Просто слышал, — Кир упрямо прикусил губу, поднялся с кресла и попытался сбежать, как он делал всегда, в детстве и даже позже, когда отец узнавал про его очередную выходку. — Пап, я пойду? Мне там сегодня надо…

— Стоять! — гаркнул отец, увидев, что Кир уже сделал пару шажков назад. — Перед нами вчера Афанасьев два часа распинался, чтобы мы никому — даже семьям. Расписку о неразглашении взяли. И тут мой родной сын, как само собой разумеющееся, между делом, выдаёт то, о чём должен знать только ограниченный круг лиц. И ты предлагаешь мне поверить в каких-то пацанов, болтающих в лифте? Нет, Кирилл. Никуда ты не пойдёшь, пока не расскажешь мне всё, что знаешь. Ну. Я слушаю.

Отец несколько минут в упор смотрел на сына. Желваки на скулах угрожающе ходили, Киру даже показалось, что отец сейчас бросится на него, схватит за грудки, встряхнёт, может, даже ударит. Но отец сдержался. Снова заговорил, быстро, нервно.

— Кирилл, ты должен понимать. Это не шуточки твои с твоими приятелями. Тут вопрос серьёзный. На кону судьба всей Башни, всех людей. И твоя, и моя, и мамина. Если все узнают, если начнётся паника… Может произойти непоправимое, страшное. Я тут слова лишнего ляпнуть боюсь, а ты… В последний раз по-хорошему спрашиваю — откуда ты знаешь про АЭС?

— Пацаны говорили. Я случайно услышал, — Кир решил, что будет придерживаться этой дурацкой версии, всё равно ничего более вразумительного в голову не лезло.

— Идиот! — в сердцах бросил отец. — Ну в кого ты такой идиот? Всыпать бы тебе.

— Ну, всыпь!

— Может, и всыплю, когда вернусь, — отец пристально посмотрел на Кира, потом сказал медленно, даже не Киру, а скорее самому себе. — А я-то решил, что у меня сын человеком стал, за ум взялся, но, видно, нет. Ума ни на грош, как погляжу. Как тёрся по углам с малолетними дебилами, так и продолжаешь.

Отец глянул на стоящие на столе часы и подошёл к сумке. Повернулся к Киру спиной, и эта широкая упрямая отцовская спина отчётливо говорила — разговор окончен. Опять вспомнилось, как отец там, на карантине, в присутствии чужих людей бросил презрительно, как сквозь зубы сплюнул: «Ну и что, Роман, ты хотел всем этим показать? Что мой сын — наркоман и придурок? Так это я и так знаю». Киру стал тошно, захотелось выкрикнуть, что отец опять всё понял не так, что на самом деле всё по-другому, но он не мог. Сейчас не мог. Отец резко задёрнул молнию на сумке, легко поднял, закинул на плечо и наконец обернулся к Киру.

— Вот что, Кирилл, если бы мне не нужно было уходить, поверь, я б с тебя живого не слез, но считай, тебе повезло. Единственное прошу — если у тебя хоть остатки разума в тупой голове остались — молчи. О том, что мне сейчас только что ляпнул. Язык не распускай. Ради матери хотя бы.

— Пап, я, правда, ничего такого не знаю, — попытался оправдаться Кир. — Просто несу сам не пойми что. Я никому ничего не скажу. Честно!

— Врёшь, — припечатал его отец. — Снова мне врёшь, Кирилл. Эх, жаль, времени нет.

Он ещё раз окинул сына мрачным взглядом, как будто спрашивал: «точно не скажешь?» и, не дождавшись ответа, ещё больше насупился и вышел в коридор. Кир, сам не понимая зачем, поплёлся вслед за ним. Чувствовал он себя паршиво.

В коридоре