Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских - Леонид Беловинский

Кучер

Любители выездов щеголяли не только породой и красотой лошадей, но также и красотою кучера, составлявшего с лошадьми и экипажем как бы единую цельную группу. Ценились высокие, сильные, а главное, дородные кучера. Кучерская одежда имела назначением еще увеличивать естественную толщину кучера» (17; 114–116).

Кучера, как и извозчики, носили особую неофициальную, традиционную униформу. Они надевали подпоясанный широким кушаком суконный длиннополый двубортный синий кафтан без воротника – «волан», толсто подбитый ватой на спине и ниже: у седоков была дурная привычка погонять кучера ударом трости в спину или пинком сапога под свисавший с козел зад, да и сидеть часами на открытых козлах на морозе и ветру лучше было в стеганом кафтане. Кроме того, выезд и кучер служили как бы визитной карточкой владельца; ценились кровные и холеные, а по купечеству – раскормленные до безобразия лошади, и такие же дородные, с пышной бородой, кучера, подобно идолам неподвижно восседавшие на козлах. На руках у них были белые лосиные голицы – рукавицы без меха. Летом на голове была особая ямская шляпа в виде невысокого цилиндра: кожаная, с расширявшейся кверху тульей и узкими, сильно загнутыми с боков полями: тулью окружала широкая лента с большой медной пряжкой спереди или даже с несколькими пряжками. Зимой шляпу заменяла ямская шапка, суконная или бархатная, с низким меховым околышем и развалистой четырехугольной бархатной тульей. У молодых щеголей и у кучеров богатых собственных экипажей шляпа и шапка украшались павлиньими перьями. У наемных извозчиков на правом плече сзади пришивалась жестяная бляха с личным номером, выдававшаяся в полиции вместе с разрешением на езду по городу.

Вот колоритная картина торжественного облачения кучера частного (купеческого) экипажа и выезда со двора. «Красавец Ефим – кучер отца – стоял перед осколком зеркала, прикрепленным к двери сарая, и смотрел, как конюх напяливал на него поверх ватника, надевавшегося для толщины, светло-синий кафтан на лисьем меху, с трудом застегивал его на крючки, затягивал талию ремнем, поверх его обматывал пестрым шелковым кушаком, концы которого с бахромой висели у него на животе; на голову ему надевали бархатную голубую в цвет кафтана шапку с позументом, опушенную бобром. С трудом напялив себе на руки белые замшевые перчатки, путаясь в длинных полах шубы, кучер делал несколько шагов, влезал на козлы с помощью конюха, который расправлял сзади толстые складки его кафтана, оправлял высунутую наружу правую ногу. Кучер натягивал вожжи на руки. Как только с крыльца раздавался голос лакея: «Пошел», тяжелые двери сарая распахивались, конюх, отвязав лошадь, отскакивал в сторону, и лошадь вылетала. Задержавшись на минуту, не более, у крыльца, где отец почти на ходу вскакивал в экипаж, лошадь неслась к воротам, заранее широко распахнутым дворником, который стоял около них с шапкой в руках…

Нам никогда не надоедало смотреть из окон на это зрелище. Особенно восхищал нас кучер Ефим, восседавший неподвижно, как идол, на козлах с натянутыми на руки вожжами.

Выезд матери был куда менее интересен. Она ездила всегда на паре караковых рослых и смирных лошадей, летом в карете, зимой в двухместных санях с высокой спинкой… В ожидании появления матери на крыльце пожилой и ворчливый кучер ее… долго кружил по двору, проезжая лошадей, сердито косясь на крыльцо и окна – «долго, мол, заставляете ждать» (4; 28).

В Москве в 1895 г. было 19 тыс. легковых извозчиков – целая армия. К этому нужно добавить и немалое число кучеров собственных выездов. А поскольку город, в сравнении с нынешним, был невелик, то понятно, что извозчик и кучер были едва ли не наиболее часто встречающимися уличными типами. При большой конкуренции между извозчиками цены на их услуги были невелики. По словам М. М. Богословского, «пятикопеечной платы я уже не застал (примерно в 80-х гг. – Л. Б.), но говорили, что и такая была. Но за 10 копеек можно было доехать в санях по Арбату от Денежного переулка до Арбатской площади. За 20 копеек я ездил уже в 90-х годах из Денежного переулка в университет. Резкое повышение цен на извозчиков произошло в Москве после того, как они обзавелись резиновыми шинами («дутиками») для колес.

Шляпа ямщика

Извозчичья бляха

Наем извозчика был совершенно свободным договором: извозчик обыкновенно запрашивал, седок торговался, и сделка заключалась по обоюдному соглашению. Все попытки городского управления и полиции установить таксу не удавались и так и не привились в Москве» (17; 114). Были попытки установить таксу и в Петербурге. В 1899 г. городская дума установила «повременку»: от 20 коп. днем и 30 коп. ночью за четверть часа до 60 коп. днем и 90 коп. ночью за час. Дневная плата считалась с 7 часов утра до половины первого ночи. От бойких мест, где извозчики обычно ожидали седоков – вокзалов, пристаней, театров и т. п., – за ожидание набавлялось еще 15 коп. Однако такса эта никем не соблюдалась» (50; 227).

Работа эта была незавидной. Писатель-очеркист Н. Н. Животов на три дня превратился в петербургского извозчика. Вот как он описал свое занятие извозом: «Я не смею сойти с козел, под страхом наказания; не смею зайти, куда бы хотел, потому что везде меня, как парию, выгонят в шею. Дворник, городовой, каждый прохожий – все мое «начальство», которое мне приказывает, величаво покрикивает на меня, иногда ругает, всегда говорит мне «ты» и, чего доброго, накладет мне по шее… С козел я могу сойти только… в извозчичьем трактире… Извозчики живут у хозяев на их харчах, получая 8 руб. в месяц жалованья и… право ткнуться после езды где-нибудь «соснуть». Харчи состоят из щей или похлебки, получаемой извозчиками утром перед выездом; затем, возвращаясь ночью, некоторые находят хлеб «незапертым» и закусывают краюхой на сон грядущий, большинство же хозяев запирают хлеб и извозчики должны ложиться голодными» (Цит. по: 50; 227–228).

Возчик был наемным рабочим с собственной лошадью и своей повозкой, занимавшийся перевозкой грузов. Обычно это был крестьянин-отходник, отправившийся на заработки и подрядившийся везти груз на дальние расстояния. Русские дороги были заполнены бесконечными обозами с медленно шествовавшими рядом с возами мужиками в лаптях и армяках, а то и в длинных, до пят, овчинных тулупах. Случись что-либо в дороге: воз на разъезженном ухабистом зимнике начал опрокидываться, лопнули гужи хомута или завертки оглобель у саней, – мужик скидывал широкую верхнюю одежду и, оставшись в зипуне или коротком легком полушубке, брался за тяжелую работу, подпирая многопудовый воз на ходу привычным к тяжестям плечом или разминая крепкими и корявыми, как дубовые корни, пальцами задубевшую на морозе веревку заверток. За плохую упряжь, не выдерживавшую тысячеверстного пути с тяжелыми возами, звали на Руси «ванек» и возчиков гужеедами, или гужбанами.