Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских - Леонид Беловинский

Кабриолет

И покатился тарантас по Москве белокаменной, и ни в ком не возбудил удивления. А было чему подивиться, глядя на уродливую колымагу с подушками, на которой возлежал мохнатый помещик, подобно изнеженному медведю… Все это в других краях возбудило бы непременно общее любопытство, но в Москве проходящие, привыкнув к подобным картинам, не обращали на тарантас ни малейшего внимания» (129; 197–199). Во второй половине ХIХ в. появились и полурессорные (с рессорами на задней оси) или рессорные тарантасы, более комфортабельные, с железными коваными подножками и жестяными крыльями над колесами. Практически повторяла формы тарантаса бричка. Весь этот транспорт при низком качестве дорог отличался столь же низким уровнем комфорта. Современник вспоминал о поездках: «Зимой в санях было холодно, но зато удобно; но на колесах, в бричке, это удовольствие было довольно сомнительным. Трясло не особенно, так как сиденье было из веревочного переплета, на который было положено сено, но зато грохот был оглушающий, бричка звенела всеми своими железными частями, и уши страдали немилосердно» (117; I, 82).

Напоминали тарантас отсутствием рессор и многочисленными тонкими упругими дрожинами дрожки. Но вместо удобного вместительного кузова у них был низенький дощатый кузов с одним сиденьем, а были дрожки и совсем без кузова, так что седок ехал на облучке, свесив ноги. Дрожки снабжались железными крыльями и подножками, а во второй половине ХIХ в. появились и полурессорные дрожки. Короткие легкие дрожки были удобны и в городе, и для поездок в лес на охоту, по грибы и т. д. Нередко лошадью управлял сам пассажир. Дрожки очень любили ценители лошадей, нередко участвовавшие на них в бегах; недаром их изобретение приписывалось графу А. Г. Орлову, выведшему породу орловских рысаков, любителю разных видов спорта. В конце ХIХ в. появились специальные облегченные беговые рессорные дрожки для рысистых бегов. В городе ездили и на эгоистках, легких экипажах с широкой короткой доской, соединявшей ходы; она имела подножки и жестяные крылья от грязи. Единственный пассажир сидел верхом на доске, поставив ноги на подножки, а кучер восседал на самом конце доски. Управлять лошадью мог и сам пассажир; в то же время, потеснившись, боком в эгоистке могло сесть два пассажира.

Для поездок и в городе, и на большие расстояния пользовались коляской, четырехколесным открытым экипажем с поднимающимся кожаным фордеком для пассажиров. Это был обычно дорогой и нередко щегольский экипаж от хорошего каретника, рессорный, с дверцами, с мягкими сиденьями сзади, а иной раз и спереди, со щитками и подножками. Столь же щегольским и дорогим экипажем было ландо. Снабженное очень мягкими рессорами, оно считалось дамским экипажем. Мягкие сиденья в ландо располагались спереди и сзади, так что пассажиры сидели лицом друг к другу. Кузов ландо был низкий, с сильно пониженной средней частью, дверцами и удобными широкими подножками, чтобы дамам с их длинными широкими юбками было легко подниматься в экипаж. Вариантом ландо был ландолет, с подъемным кожаным верхом сзади и спереди и подъемными стеклами в дверцах: подняв верх и стекла, пассажиры оказывались в закрытом экипаже. В городах наемными пассажирскими экипажами были пролетки, на юге страны называвшиеся фаэтонами. Это была рессорная повозка с низко опущенной для удобства пассажиров средней частью, мягким, хотя и довольно тесным сиденьем, подъемным кожаным верхом, суконной полостью, щитками, фонарями и козырьком спереди для защиты кучера. Обычно пролетки запрягались в одну лошадь, хотя в собственные пролетки могла быть заложена и пара: коренник в оглоблях и пристяжная. Извозчики обычно ожидали пассажиров на биржах, определенных местах стоянки на оживленных площадях; в Москве центральная извозчичья биржа была на Старой площади, на месте нынешнего памятника гренадерам, павшим под Плевной, у Политехнического музея.

Шувалово. Елизаветинская улица

Своеобразным городским экипажем, известным и в Петербурге, и в Москве, был «калибер», или «гитара»; «калибер» – потому, что был утвержден, «калиброван» властями, а «гитара» – от внешнего вида. Продолговатое сиденье вдоль экипажа было устроено так, что два седока, сидя боком к движению и друг к другу, были обращены лицами к противоположным сторонам улицы. В одиночку удобнее было ехать, сидя на сиденье верхом.

Преимущественно городским экипажем была карета. Ее отличали стоячие рессоры – прочные изогнутые упругие брусья, к которым вертикально крепились стальные рессоры наподобие лука. К их верхним концам на толстых ремнях подвешивался закрытый кузов кареты с дверками (с родовыми гербами на них) и стеклами; подножка была складной и на ходу закладывалась внутрь экипажа, за дверку. За кузовом кареты находились запятки для слуг, иногда с высоким сиденьем. Большие выезды в каретах важные господа совершали в сопровождении «букета». Кроме кучера в ливрее, на козлах сидел выездной лакей в ливрее же, гербовых цветов хозяев, обшитой положенным по их чину количеством галунов, а на запятках находились гайдук в казацком жупане, шароварах, цветных сапогах, высокой смушковой шапке с «выкидом», цветным суконным шлыком, свисавшим на бок, в длинных висячих усах и локонах на висках, и арап, одетый в цветные шаровары, белую сорочку, красную, расшитую золотом безрукавку, подпоясанный широким матерчатым кушаком; на голове у него была белая чалма, а на ногах – восточные туфли-бабуши с загнутыми носами. Поскольку карета, по чину, запрягалась четверкой, а то и шестерней лошадей в шорах и с султанами из страусовых перьев, на левой передней лошади в специальном седле сидел форейтор, задававший направление лошадям. Кроме того, у очень уж важничавших господ в городе впереди кареты бежали скороходы, разгонявшие пешеходов; они одевались в лосины (узкие штаны из белой лосиной замши), легкие сапожки-ботики, короткие курточки и каскетки с перьями, а в руках у них были длинные трости с большими золочеными набалдашниками. Так совершались торжественные выезды вельмож в церковь, даже на соседнюю улицу или в гости в дом напротив: положение обязывало. Если поездка совершалась «запросто», например, с визитом, то закладывалась только четверня лошадей в шорах и перьях и карету сопровождали лакей и гайдук. Даже у сравнительно небогатых провинциальных помещиков Бартеневых, живших в уездном Липецке, «в церковь маменька езжала… всякий раз торжественно в карете с форейтором, т. е. в четыре лошади» (6; 53). Ф. Ф. Вигель иронически писал о пензенском дворянстве: «Барыни не садились в кареты свои или колымаги, не имея двух лакеев сзади; чиновники штаб-офицерского чина отменно дорожили правом ездить в четыре лошади, а статский советник не выезжал без шести кляч, коих называл он цугом. Случалось, когда ворота его стояли рядом с соседними, то передний форейтор подъезжал уже к чужому крыльцу, а он не выезжал еще со своего двора» (23; 95). Он описывает некую московскую даму, выспрашивавшую у заезжего англичанина, в каком чине находится британский премьер-министр Питт; тот затруднялся с ответом, и барыня нашлась: «Ну, сколько лошадей запрягает он в карету?» – спросила она. «Обыкновенно ездит парой», – отвечал он. «Ну, хороша же великая держава, у которой первый министр только что капитан», – заметила она» (23; 547). Впрочем, Вигель отличался отменной злостью и вполне мог придумать этот анекдот. Старинные придворные кареты с государственным гербом на дверках, еще более громоздкие, сопровождали еще и четыре маленьких пажа, сидевших по углам; кузов кареты на стоячих рессорах сильно раскачивался, так что пассажиров нередко укачивало, и пажи, а также выездная прислуга на запятках брались не только для представительности: они придерживали кузов, чтобы он не качался. «Придворные кареты отличались золотыми коронами на фонарях, а кучер, одетый порусскому, всегда был украшен медалью, и издали уже было видно, что мчится кто-то из царской фамилии. Городовые тогда подтягивались, и на перекрестках движение сразу останавливалось.