Управляемая демократия. Россия, которую нам навязали - Борис Кагарлицкий

Между тем, чем больше становился долг, чем глубже был спад в промышленности, тем слабее были позиции рубля. Поддерживая завышенный курс, правительство вынуждено было постоянно повышать проценты по ГКО. Государственный долг рос по принципу пирамиды. По существу ГКО пришло на место МММ. Но если в игры Мавроди играли мелкие вкладчики, то вложениями в ГКО занимался крупный капитал, в том числе и международный.

Новые кредиты были необходимы не для решения экономических проблем, а для обслуживания прежнего долга. На протяжении 1990-х гг. лавинообразно рос и внешний долг. Унаследованные от Советского Союза долги не были выплачены и постоянно реструктурировались. А тем временем Москва прибегала ко все новым и новым заимствованиям. «С 1990 г. Россия не платила долги, которые, напротив, продолжали расти, в то время как Лондонский и Парижский клубы кредиторов щедро давали отсрочки, требуя политические проценты вместо экономических, заплатить по которым Россия была не в состоянии, — пишет итальянский журналист Джульетто Кьеза. — Внешний долг, в 1990 г. уже достигший внушительной суммы в 87 млрд долларов, к концу 1996 г. вырос до 128—135 млрд, к которым надо еще прибавить 66 млрд внутреннего долга. В этих условиях невозможно всерьез говорить о национальном суверенитете»[211].

К началу 1998 г. было очевидно, что до трети государственного бюджета пойдет на выплату долгов. На период 1999—2000 гг. прогнозировалось, что обслуживание долга будет съедать до двух третей бюджета. Учетные ставки достигали от 20 до 60% годовых. После того как в конце 1997 г. разразился азиатский финансовый кризис и западные инвесторы стали проявлять нервозность, процентные ставки еще больше взлетели вверх. К весне 1998 г. правительство довело процентные ставки до 200% годовых. На поддержание курса рубля Центральный банк весной 1998 г. тратил около 500 млн долларов в день. В это же время врачи и учителя месяцами не получали зарплату, а предприятия, лишенные наличных денег, вынуждены были выживать за счет бартера. Стали стремительно сокращаться золото-валютные резервы Центрального банка. В 1996 г. они достигали 40 млрд долларов, но к весне 1998-го сократились до 17— 18 млрд. Несмотря на новые кредиты, предоставленные МВФ, к концу лета резервы сократились до 13 млрд. Западные и российские валютные спекулянты подсчитывали прибыли, но система уже была обречена. Весенний кризис 1998 г. был последним предупреждением. И хотя на стене уже были начертаны огненные письмена, пиршество финансового капитала продолжалось.

Разумеется, катастрофа не наступила бы так быстро, если бы мировой капитализм в целом не начал входить в фазу кризиса. В отличие от времени экономического роста, в период кризиса цены на сырье и энергоресурсы падают быстрее, чем цены на промышленную продукцию. Цены на продукцию российских экспортеров сырья и энергии в 1997—1998 гг. падали столь стремительно, что предприятия не успевали приспособиться к новой ситуации. Нефть подешевела на 34%, медь на 34%, никель на 25%.

Газпром и нефтяные компании, ранее не особенно страдавшие из-за чрезмерно дорогого рубля, неожиданно почувствовали себя припертыми к стенке. Российские бизнесмены проиграли не только абсолютно, но и относительно. У них было меньше валюты, а импорт стал дороже. Экономический крах стал лишь вопросом времени.

Почувствовав неладное, кремлевское руководство пошло привычным бюрократическим путем: политические и экономические проблемы пытались решать с помощью кадровых перестановок. Многоопытного бюрократа Виктора Черномырдина, тесно связанного с Газпромом, сменил молодой Сергей Кириенко, не скрывавший близости с московскими банкирами. Иными словами, была подтверждена решимость власти удерживать курс рубля любой ценой. Но для этого уже не было ни ресурсов, ни времени.

Известный журналист Олег Давыдов, напоминая о ранних этапах карьеры будущего премьер-министра в советском комсомоле, назвал его «виртуальным комсомольцем». Как и положено комсомольскому деятелю советского периода, Кириенко сочетал дисциплинированность и лояльность по отношению к «старшим товарищам» с полнейшей безответственностью. «Впоследствии он много и путано объяснял, чего он хотел и чего не смог. Но главного — почему он даже не попытался сразу принять те антикризисные меры (девальвация и т. д.), которые, по его же словам, были необходимы, — он так и не объяснил. Все только твердил, что от весенней девальвации все бы очень пострадали. Как будто никто не пострадал от осеннего дефолта... Впрочем, разбираться в том, чем было скоротечное премьерство Кириенко, — чьей-то попыткой оттянуть неизбежное или операцией по спасению милых какому-то сердцу финансовых структур? — дело правоохранительных органов и историков экономики»[212]. Что же касается личных мотивов премьера, то их исследование, по мнению Давыдова, стоило бы предоставить психоаналитикам.

РУССКИЙ ЛЮКСЕМБУРГ

Частичная стабилизация экономики, достигнутая при Черномырдине, породила новое социальное расслоение. Важным отличием 1996—1999 гг. от предыдущего периода было появление в России некого подобия нового среднего класса. Это были уже не «халявщики», собиравшиеся вокруг МММ. Возникшая в крупных городах новая социальная группа несла на себе явный отпечаток специфики периферийного капитализма. Теоретически к «среднему классу» следовало бы отнести мелких предпринимателей, но с ними все как раз обстояло неважно. В 1998 г. социологи отмечали, что многие из мелких предпринимателей «едва сводят концы с концами и по своему уровню жизни не могут быть отнесены к среднему слою»[213].

В 1970-е гг. социологи писали про «Бельгию в Индии»: это был даже не средний класс в западном смысле слова, а просто люди, занятые в наиболее модернизированных и преуспевающих секторах экономики, как правило, связанных с экспортом, импортом и услугами для богатых, люди, получающие зарплаты, сопоставимые с европейскими. По формальному статусу они вроде бы оказывались не выше своих прозябающих в нищете коллег. Просто секретарша, работающая в транснациональной корпорации, получала в несколько раз больше, чем такая же девушка, служащая у мелкого провинциального начальника. Как сложилась «Бельгия в Индии», так возник и «Люксембург в России».

В 1994—1998 гг. население «русского Люксембурга» существенно не выросло, зато его материальное положение заметно улучшилось. Новые русские просто не могли все проесть, пропить и вывезти. Начиналось стихийное перераспределение в пользу нижестоящих. Достаточно было побродить по магазинам, чтобы заметить, что покупают там не одни лишь новые русские, или посмотреть на улицу, где рядом с роскошными «мерседесами» появились в огромном количестве менее дорогие, но тоже вполне приличные машины. Представители нового среднего класса покупали компьютеры, подключались к Интернету, подписывались на «глянцевые» журналы. Поскольку большая часть «русского Люксембурга» расположилась в Москве, Петербурге и нескольких крупнейших городах, легко догадаться, насколько важна была для власти лояльность этой социальной группы.