Черное Солнце - Ребекка Роанхорс

назад, Серапио рассказал своему наставнику о трюке с зеркалом, использованным им, чтобы одержать победу над Иди. Поваге выслушал его и усмехнулся.

– Только жрецы да колдуны используют предметы, чтобы направить божественную силу, Серапио. Ты – нечто другое.

– Обьясни?

– Ты – аватар Бога-Ворона. Твоя сила не приходит извне. Тебе не нужно черпать ее ни с неба, ни из костра, ни даже из своей крови, хотя я предполагаю, что использование твоей крови было бы весьма действенно. – Казалось, на мгновение он заснул, погрузившись в раздумья о возможности принесения в жертву Серапио. Это могло бы выбить из колеи любого, но Серапио уже привык к подобному.

– Как бы то ни было, – снова сосредоточился он, – Саайя уже принесла подобную жертву для тебя. Теперь вся эта сила внутри тебя, разве ты не чувствуешь?

И он действительно чувствовал. Казалось, с каждым днем тень все ближе поднималась к поверхности его кожи – живым, пульсирующим существом. И тогда он позволил ей приблизиться, позволил ей сконцентрироваться на кончиках его пальцев, почувствовал, как ледяные пальцы тени пляшут вокруг его собственных, услышал приглушенный рев ее приближения, похожий на шум бьющихся крыльев.

– Я должен буду сделать это, когда предстану перед Жрецом Солнца? – спросил он. – Вызвать тень Ворона, дабы погасить его свет?

– Ее свет. Новый Жрец Солнца – женщина. Но кто он сейчас – не имеет никакого значения. Наша цель – Жрец как таковой.

Серапио ничего ему не ответил. Он уже привык к напыщенным речам Поваге, направленным против небесной башни, против коварства Наблюдателей, против обид, которые они причинили ему и бесчисленному множеству других людей. А еще он помнил жалобы Пааде на то, как с ним жестоко обращались в детстве в том районе Товы, что назывался Утробой, и как плотник винил башню и Созданные Небесами кланы в своем нищенском существовании. Серапио часто задавался вопросом, не распространяется ли ненависть к кланам, которую испытывал Пааде, и на Черных Ворон, но, поскольку он обрек Пааде на смерть уже после их первой встречи, то и спросить его об этом не потрудился. Недовольство Иди было скорей стратегическим: она хотела ослабить Тову, чтобы ее собственный народ, народ, который, казалось, решительно отверг ее за проступок, который она так и не назвала, мог вторгнуться в Священный Город и завоевать его. Серапио был счастлив узнать от нее все, что мог, но был совсем не в восторге от ее планов захвата города. Когда вороны столкнули Иди в бездну, Серапио не оплакивал ее.

– Я спрашиваю, ты убил их? – вопрос Поваге оборвал размышления Серапио и вернул его в настоящее.

Он тщательно обдумал, как лучше ответить, и решил, что Поваге, должно быть, и так прекрасно все понял, раз решил спросить об этом.

– Как ты узнал?

– По посоху, например. Он принадлежал Иди, а значит, для того чтобы оказался в твоих руках, она должна была умереть. Я понял это с того самого момента, как впервые встретил тебя под деревом, когда ты замахнулся им на меня.

Серапио провел ладонью по посоху.

– Я сделал его сам.

И это была правда: только и надо было приспособить навыки, изученные при резьбе по дереву, к кости. Вырезая его, он наметил места для хватки руками в центре и сверху элегантными и детализированными рисунками, напоминающими сцепленные крылья ворон.

– Это оружие дев-копейщиц, – сказал Поваге. – Больше никто не носит костяных посохов, да их почти и не осталось. Это оружие иной эпохи, той, что была еще до заключения Договора Хукайи.

– А теперь я ношу его, и мне дела нет до их Договора.

Поваге вздохнул, и Серапио не до конца понял, о чем подумал собеседник.

– Они не были хорошими людьми, Поваге.

И его единственный оставшийся в живых наставник усмехнулся:

– Конечно не были. Но разве кто-то из нас хороший? Я? Ты?

Серапио задумался над этим вопросом – слишком уж странно он звучал. Именно мать и ее сообщники сформировали его таким, каким он стал, – отец мало занимался Серапио со дня его преобразования, но всерьез отказался от него лишь после того, как юноше исполнилось семнадцать и тот переехал в расположенный вдали от главного жилища дом опекуна. Серапио понятия не имел, что Поваге сказал Маркалу и почему отец так легко отпустил Серапио. А может, он и вовсе произнес всего два слова «бремя» и «свобода». Как бы то ни было, с тех пор он отца не видел.

– Может ли плохой человек стать хорошим, выполняя доброе дело? – спросил он.

– Что ты хочешь этим сказать, Сын Ворона?

– Даже если согласиться, что Пааде и Иди, а может быть, и ты сам, Поваге, не очень хорошие люди, но при этом вы тренировали меня ради высшей цели, ради справедливости, тогда, может быть, ты все-таки хороший человек.

– Разве Бог-Ворон – это бог справедливости? – усмехнулся старый жрец. – Я что-то раньше этого не слышал.

– Значит, ради мести. Но что такое месть, если не справедливость?

– Месть может твориться назло кому-то. Она может съесть тебя изнутри, отнять у себя все, что делает тебя счастливым, делает тебя человеком. Посмотри, что она сделала с твоей матерью. Разве это могло быть сделано ради справедливости?

Серапио задумался. По большей части он почти не чувствовал себя человеком, хотя, с другой стороны, и не был уверен, каково это – быть богом, пусть даже Поваге и настаивал, что он аватар. А еще он считал, что единственное, что делает его счастливым, – это месть, ну, или, по крайней мере, мысль о том, что он поедет в Тову и сделает это для своих предков, поскольку сами они не могли сделать этого для себя.

– Ты бы не обучал меня четыре с половиной года, чтобы я мог выполнить обещание, данное назло, – уверенно сказал он.

– Тогда зачем ты их убил? – спросил наставник.

Серапио честно ответил:

– Пааде неоднократно избивал меня. И очень часто. Он хотел, чтобы физическая боль стала моим другом, и упорно трудился над этим. Но я простил ему это.

Поваге неопределенно хмыкнул.

– Однако он угрожал моим воронам. Сказал, если я не сделаю так, как он мне приказал, то изобьет и их. Это могло их убить.

– Он всегда был мелочным тираном, – пробормотал Поваге, и Серапио почувствовал, как тяжел был его взгляд. – Значит, ты убил его, потому что он угрожал твоим друзьям.

Серапио кивнул.

– А дева-копейщица? Иди? Чему угрожала она?

– Моему клану.

Через какое-то время Поваге тяжело выдохнул.

– Она всегда слишком много болтала. Я так и знал, что однажды ее убьют за это. – Еще один вздох. – И как же ты собираешься убить меня, сын Ворона?

Серапио тоже задумывался об этом.

– Ты спас жизнь моей матери. Дал ей приют, любил ее.

– Было такое.

– Не думаю, что она хотела бы, чтобы ты умер.

Жрец пораженно рассмеялся:

– Но мои прегрешения огромны, Серапио.