Черные тузы - Андрей Троицкий

Марьясов долго бродил, как бесплотная тень, по собственному кабинету, задавая себе все новые вопросы. Нужно немедленно найти Васильева, показать ему фотокарточку. Васильев должен все знать, должен быть в курсе. Марьясов уже поднял трубку, но в последний момент передумал. Интуиция подсказывала, что это письмо не последнее, надо ждать продолжения, и надо, наконец, проявить выдержку. Это по-мужски. А продолжение непременно последует. Все разъяснится. Продолжение будет…

Вечером жена, нутром почувствовавшая напряженное нервозное состояние супруга, попробовала узнать, что происходит. «Ирочка, все нормально, – Марьясову стоило большого труда не сорваться на истерический крик, ответить вежливо. – Просто у меня много дел накопилось. Я устал, но мне ещё надо поработать». Он заперся в своей комнате, решив провести здесь эту ночь здесь, на кожаном скрипучем диване в полном одиночестве. Уже под утро он понял, что не заснет. Сбросив с себя клетчатый шотландский плед, он зажег свет и, приняв снотворное, скоро забылся странной тяжелой дремотой.

Худшие опасения подтвердились. На следующее утро Марьясов нашел в почтовом ящике новый конверт, но не стал распечатывать письмо в машине, в присутствии охранника. Лишь поднявшись в кабинет, бросив пальто в кресло для посетителей, он повернул ручку замка и, устроившись за письменным столом, нацепил на нос очки. Почтовые штемпели на конверте проставлены разборчиво, письмо опущено на местном почтамте два дня назад. Оторвав от края конверта узкую бумажную полоску, Марьясов вытряхнул из него новую карточку.

Овечкин по-прежнему сидел в ванной. На этот раз от костюма остались лишь темные брюки. Рукава светлой заляпанной кровью сорочки коротко обрезаны. Руки покойника неровно отрублены или отпилены почти по самые плечи. Из рукавов торчат лишь две темно кровавые культи. Выражение лица Овечкина изменилось. Изо рта выглядывал черный, загнутый книзу язык, уголки рта опущены, один глаз закрыт, другой полуоткрыт. Казалось, безрукий покойник ожил на минуту, погримасничал, состроил гнусную рожу и снова умер, на этот раз, навсегда. Перевернув фотографию, Марьясов прочитал несколько слов на оборотной стороне карточки: «Жду, не дождусь». Марьясов не мог работать до обеда. То и дело он выдвигал ящик стола, вытряхивал из конвертов и разглядывал страшные фотографии, снова прятал их в конверты. Что означает эта надпись на обороте? Чего так ждет и не дождется покойник?

Отказавшись от чая с печеньем, Марьясов вызвал к себе начальника службы охраны Сергея Поливанова. Спросил, все ли в порядке, не замечено ли вокруг офиса чего подозрительного? Молчаливый Поливанов вгляделся в бледное лицо Марьясова, пожал покатыми плечами и ответил, что все нормально, нет причин для беспокойства. Абсолютно никаких причин. «Это у тебя их нет», – подумал Марьясов, злясь на тупоголовую охрану, и отпустил Поливанова. Марьясов сел за стол, сжал голову ладонями, чувствуя, как душу наполняет самый отвратительный из всех существующих страхов – безотчетный. Нужно мыслить логически, нужно взять себя в руки. А впереди пугающе маячила ещё одна бессонная ночь. Как часто бьется сердце, и голова, голова наливается тяжелой болью…

Выкурив одну за другой несколько сигарет, Марьясов сжал в руке трубку мобильного телефона и немного успокоился, когда услышал ровный голос Васильева. «Вообще-то я в Москве. Что-то изменилось?» – спросил тот. «Приезжайте как можно скорее, – непослушными пальцами Марьясов сунул в рот новую сигарету. – Кажется, изменилось многое. Очень многое. Только Трегубовича не привозите. Не хочу его рожу видеть».

Васильев прибыл скоро, и часа не прошло. Через окно Марьясов видел, как тот припарковал машину на противоположной стороне улицы, вышел из неприметных «Жигулей» и перебежал дорогу. Ожил телефон внутренней связи, и охранник спросил, можно ли пропустить посетителя. Через минуту Васильев разложил на столе фотографии и, вооружившись увеличительным стеклом, стал их внимательно изучать. «Видимо, снимки сделаны в один и тот же день или вечер, – он отложил лупу в сторону. – В каком именно месте, в чьей квартире фотографировали Овечкина, никакая экспертиза не разберет. Виден только труп и ванна, больше ничего. Овечкина разбирали на запчасти и снимали все стадии этого, так сказать, процесса». «Это я и сам вижу: труп, отрезанные руки и все такое, – отмахнулся Марьясов. – Скажите что-нибудь по существу». Вместо успокоительного лекарства он нацедил полстакана хорошего коньяка. Кажется, помогло. Душевная тревога и страх стали понемногу рассасываться.

«По существу моя задача облегчается, – Васильев даже улыбнулся. – В моем списке было две кандидатуры: Овечкин и Росляков. Теперь остался один Петя Росляков. Нет худа без добра, задача упростилась. Сосредоточу свои усилия на нем». «Я не об этом, – Марьясов стукнул по столу одновременно двумя кулаками. – Кто отправляет мне эти фотографии? И с какой целью? Кому нужно меня запугивать?» «Помните, я говорил вам о том, что отец Рослякова жив? – Васильев задумчиво почесал ухо. – Скорее всего, фотографии – это его работа. Я пытался найти след Аверинцева, но он по-прежнему не появляется в гостинице, не звонит сыну. Он куда-то пропал. Скорее всего, прячется. Но вот пришли эти письма, Аверинцев дал о себе знать. Значит, он жив. Ничего другого я просто придумать не могу, иных версий у меня нет. Честно, не ожидал я от него такой прыти. Но чего не сделаешь, чтобы защитить родного сына? Вообще-то этот фокус с фотографиями его большая ошибка».

Высказав эти умозаключения, Васильев, вполне довольный собой, вытянул ноги под столом. Марьясов даже не стал скрывать разочарования. Вот опять возник призрак какого-то инвалида, ракового больного, человека, которого наверняка и на свете больше нет. И этот призрак маячит, будоражит воображение Васильева, явно нездоровое воображение. Марьясов плеснул в стакан ещё немного коньяка, но гостю выпивку предлагать не стал, не заслужил Васильев выпивки. «Если это, как вы утверждаете, дело рук Аверинцева, – Марьясов встал из-за стола и стал расхаживать по кабинету, – то какова его цель? Это ведь не очень удачная шутка, искромсать человека на части. Пусть даже этим человеком был Овечкин».

Васильев криво, как-то снисходительно усмехнулся. «Я же говорю, отец защищает сына. Тут уж все средства хороши. Рослякову грозит опасность, и его отец предпринимает контрмеры. Он хочет запугать нас, сбить с толку. Мои выводы и наблюдения подтверждаются. Росляков и Овечкин вместе вышли из автобуса. Провели ночь в квартире Рослякова. А потом Овечкин погиб. Мы не знаем, как именно все это произошло, но Овечкина больше нет. Росляков подключает к делу своего отца. И вот перед нами эти фотографии». Марьясов поморщился: ну вот, снова здорово. «Если он хотел меня испугать, то ему это удалось, – Марьясов продолжал расхаживать из угла в угол. – Удалось, черт побери. Ладно, идите. Если будут новости, дам знать». «Вам с такой охраной бояться нечего, – Васильев натянул пальто. – Как бы то ни было, Аверинцев до вас не доберется. Потерпите. Я думаю, скоро все это кончится. Думаю, совсем скоро».

Он думает… Марьясов снова застыл у окна, наблюдая, как Васильев садится в машину. Кажется, умный человек, а на самом деле… Вот вбил себе в голову дурацкую мысль и носится с ней. А каково сейчас ему, Марьясову? Что-то не в порядке с его мозгом. Мозг болен, воспален. Марьясов поднял руки, сжал виски ладонями.