Секретный агент S-25, или Обреченная любовь - Валентин Лавров

На инкрустированном столике стояли бутылки с вином и ваза с фруктами.

Соколов нажал кнопку звонка. Никто в номере не появился. Соколов снова нажал и держал кнопку до тех пор, пока в номер не ввалился без стука гарсон, молодой парень с нагловатой рожей. Выпуклыми, водянистыми глазами он уставился на Соколова:

— Чего трезвоните? Пожар, что ли?

Соколов в ответ на столь наглый тон удивленно поднял бровь.

Маргарита вежливо заметила:

— Мы долго вызывали, никто не шел…

Гарсон презрительно скривил рот:

— И подождете, с вами ничего не случится. Не одни тут…

Соколов побледнел от гнева. Ему была известна наглость парижских гарсонов, но такого он не ожидал. Он вскочил с кресла, подошел к гарсону и вдруг, обхватив его поперек талии, перевернул головой вниз и стал трясти.

Маргарита ахнула, а гарсон что-то лепетал, извивался, размахивал руками, пытался вырваться, но тщетно. Из его карманов посыпались на ковер монетки, расческа, какие-то таблетки, карандаш и прочий мусор. Соколов наконец отпустил несчастного, и тот головой брякнулся об пол, стал ползать по ковру, собирая свои сокровища. Наконец поднялся на ноги, весь взлохмаченный, раскрасневшийся.

Соколов сказал:

— Пошел, собака, вон отсюда. Другой раз полетишь из окна головою вниз… Позови старшего гарсона. Бегом! — И для убедительности дал лакею пинка под зад.

Повернулся к Маргарите: — В Париже исключительно наглая и вороватая прислуга. Не случайно наши путеводители предупреждают: «В Париже прислуга отличается развязностью и нечиста на руку. На ночь обязательно следует закрывать изнутри на ключ свой номер, иначе гарсоны могут вас обворовать».

— Зато любят пурбуары — чаевые, — улыбнулась Маргарита, которая была восхищена необычной силой ее нового друга.

В дверь тихо постучали. Вошел пожилой гарсон, вежливо поклонился:

— Чем могу, месье, служить?

— Подай, братец, коллекционное вино «Марго», да хорошего урожая, сыр камбоцолу и две дюжины устриц, да смотри, чтобы свежими были.

— Позволю себе заметить, месье, «Марго» можно найти единственную бутылку благословенного 1858 года, но она будет стоить не меньше пяти сотен франков.

— Я спрашивал, любезный, вино, а не цену.

Гарсон еще раз поклонился, на этот раз с особенным подобострастием.

— Слушаюсь, сейчас все будет исполнено, — и спиной попятился из номера, бесшумно закрыл за собой дверь.

Маргарита с восхищением глядела на Соколова:

— Какой вы властный, как укротили этих распоясавшихся слуг…

Теперь явились уже два гарсона, начали накрывать стол.

Соколов, взяв за плечи Маргариту, подвел ее к окну. Внизу, залитые желтым весенним солнцем, виднелись разноцветные крыши и шпили сказочного города. Ясным золотом в солнечных лучах плавился купол Пантеона. Внизу, по гранитной набережной, букашками шевелились люди, катились бесслышно коляски и экипажи, выбрасывая синий дым, гнал автомобиль.

Соколов взял ее узкую кисть, прижал к губам и долго не опускал.

Маргарита привалилась к его плечу головой. Ее плечи вдруг дернулись, еще и еще раз. Соколов поднял подбородок Маргариты, заглянул в глаза: они набухли слезами. Соколов, едва касаясь губами, целовал ее лицо, шею. Ласково спросил:

— Почему эти слезы?

Она сильно втянула воздух, дернулась и, не спуская с него взгляда, тихо выдохнула:

— Я с ужасом думаю… вас скоро не будет, я опять останусь одна.

— Но разве вы не замужем?

— Кто-то сказал: хочешь быть одиноким — вступи в супружеский брак. Муж вроде бы есть, но лучше было оставаться незамужней.

Соколов с искренним сочувствием смотрел на красавицу.

— Вам не нравится ваша супружеская жизнь?

— Я ненавижу такую жизнь. Раннее утро, хочется спать, но я вынуждена заменять кухарку, которая появится лишь к десяти утра, — так дешевле, а муж любит экономить франки. Я бегу по лестнице, беру у консьержки свежие газеты и несу мужу в спальню. Он, видите ли, должен начинать день с газет, еще лежа в постели. Затем я спешу на кухню, готовлю завтрак. Муж, его зовут Шарль, в это время уже изволил подняться и на балконе делает гимнастику — раз-два, три-четыре! Дыхание глубокое — пыф-пыф, пузо колеблется из стороны в сторону. Затем Шарль принимает душ, а я махровым полотенцем должна по рекомендации врача тереть до покраснения его спину и грудь.

Соколов вновь прикоснулся губами к ладони Маргариты:

— Как мне жаль вас!

Маргарита, у которой в душе накопилась горечь обид, словно самому близкому человеку, продолжала изливать душу:

— Это еще не все! Далее замечательное явление народу: побритый, пахнущий на всю квартиру дешевым одеколоном муж вплывает брюхом вперед в столовую. Именно в этот момент я обязана ставить на стол жареные хлебцы, масло, яичницу и кофе. Он тщательно жует фарфоровыми зубами и снова читает газеты. Понятно, что меня не замечает вовсе. После завтрака он разваливается в кресле с вонючей сигарой, а я в это время нюхаю табачный дым, который не переношу, и тру мочалкой посуду. Затем я бегаю по лавкам и рынкам, ищу для него провизию к обеду и ужину, а он уходит к своим надзирателям и тюремным корпусным.

Соколов изобразил удивление:

— Каким надзирателям?

Маргарита легко сказала:

— Шарль — начальник военной тюрьмы. Если порой он опускается до разговора со мной, то никогда не выходит из круга своих тюремных интересов: с азартом говорит о том, что надзиратель такой-то напился во время ночного дежурства, заключенный такой-то хотел перерезать себе вены или повеситься в камере. А то и вовсе романтическая сцена: живописует, как приговоренный к высшей мере наказания, когда приговор приводили в исполнение, от ужаса испачкал нижнее белье. Я мечтаю сходить в Оперу, а вместо театра муж предлагал мне потрясающее зрелище — через окошко тайком поглядеть, как шпиона станут вешать. Это, дескать, «и познавательно, и занимательно, особенно когда начинаются конвульсии». Для него нет ни Шарля Гуно, ни Эмиля Золя, ни Льва Толстого. Для него существуют своеобразные развлечения — карцеры, приговоры, нормы питания, исполнение наказания.

Соколову было искренне жаль эту милую женщину, но чувство сострадания не помешало мысли: «Кажется, есть надежда выполнить свою миссию — освободить принца!» Он погладил ее плечи и руки, ободряюще улыбнулся:

— Но раз он женился на вас, Маргарита, стало быть, вы все-таки ему нужны?

Маргарита с горечью отвечала:

— Я бываю ему нужна лишь два раза в неделю, как по расписанию: утром, перед завтраком, во вторник и пятницу. Так прописал его персональный доктор, понятно, тоже тюремный. И даже тут он деловит, неразговорчив и тороплив. Вот и вся моя жизнь. Я для Шарля — как резиновая кукла для матросов. Он во мне не видит человека. Ему со своими надзирателями интересней, чем со мной.