Капитан Магу. Горы любви и скорби - Вадим Полищук

Дни неторопливо протекали за днями, складывались в недели, недели в месяцы… О «полковнике Барти», казалось, все забыли. Алекс научился ценить маленькие радости тюремного узника, вносящие хоть какое-то разнообразие в каждодневную рутину. Вот зажужжала проснувшаяся после зимней спячки муха. Большая зеленая, на воле она бы стала надоедливой помехой, а здесь – развлечением. А сегодня дежурил простуженный надзиратель, и узник развлекался тем, что пытался определить его местоположение по частому кашлю. Тем не менее безделье и одиночество день за днем душевно выматывали и утомляли. К концу второго месяца он уже начал мечтать о том, чтобы его вывели из этого гнетущего места хоть куда-нибудь. И однажды дождался.

По каменным плитам коридора застучало сразу несколько подкованных каблуков, надзиратели так не ходят. Шестое чувство подсказало, что в этот раз пришли именно за ним, и не ошиблось. Снаружи лязгнул массивный засов, противно проскрипели дверные петли.

– Руки!

Раздался ставший почти привычным щелчок замка кандалов.

– Пшел!

Толчком Алексу придали ускорение вдоль тюремного коридора. В конвое все так же аж четверо жандармов при саблях и револьверах, как будто у него еще оставались силы для попытки бегства. Путь по коридорам и галереям тюремного замка был недолог, минуты три спустя заключенный и конвоиры оказались в небольшом полутемном зале. Тусклый дневной свет проникал внутрь сквозь узкие зарешеченные окна, дневному светилу помогала пара канделябров с дрянного качества, воняющими и коптящими свечами.

Здесь их уже ждали. За стоявшим на возвышении массивным столом в таких же тяжелых на вид креслах сидели три имперских офицера – толстый, еще толще и худой. Ниже за маленьким столиком пристроился какой-то клерк. И Мартош, крыса, тоже был здесь, как оказалось позже, в качестве переводчика. Алекса поставили прямо перед столом, офицеры оторвали свои задницы от кресел, и самый толстый начал что-то зачитывать с листа бумаги. Имперец пытался придать своему голосу некую торжественность, но из-за плохого освещения часто сбивался.

Алекс даже не сразу догадался, что ему зачитывают приговор. Значит, суда не будет. Точнее, он уже был. Заочный. «А ты что хотел? Публичного процесса с прокурором, адвокатом и присяжными заседателями? Не в твоем случае. Узнать бы поскорее, к чему приговорили, хотя и так понятно». А толстый все бубнил и бубнил, и прерывать его бесполезно, он должен дочитать приговор до конца, а все остальные будут его слушать, даже ни слова не понимая на угорском.

Наконец толстый офицер закончил, кивнул Мартошу, и тот начал переводить, читая с того же листа. Его Алекс решился прервать, благо официальная часть уже завершилась.

– Если можно, короче. Что там в конце?

– Расстрел.

Коротко и ясно. Как офицера, пусть и отставного, его расстреляют, а не повесят, как обыкновенного бандита. Алекс постарался преодолеть внезапно начавшееся головокружение и принять свою участь достойно, как и полагается руоссийскому офицеру.

– Когда приговор будет приведен в исполнение?

– Дня через два-три. Его еще должен утвердить окружной начальник.

С этим все ясно, осталось уточнить последний момент.

– Мне полагается исполнение последнего желания?

Мартош скорчил удивленную гримасу.

– А что вы хотите?

– Я бы хотел командовать собственным расстрелом.

Гримаса подполковника стала еще более удивленной.

– Что?! Вы, молодой человек, романов рыцарских в детстве перечитали?

– А хоть бы и так! Вам-то что?!

– Солдаты, кроме угорского, другого языка не знают, они ваших команд просто не поймут!

– Двух дней мне вполне хватит, чтобы выучить нужные команды на угорском.

– Хорошо, – сдался Мартош, – я спрошу у господина председателя.

Просьба Алекса вызвала короткую, но весьма бурную дискуссию у судей. Больше всех почему-то кипятился худой, размахивал руками и отрицательно тряс головой. Однако самый толстый с его мнением не согласился, а просто толстый худого не поддержал.

– Господин председатель не возражает, нужные команды я вам напишу, хотя вашим выбором, признаться, удивлен, – не удержался от комментария подполковник.

– А вы думали, я жратвы из ресторана потребую? Или гулящую девку на ночь?!

За всей этой словесной перепалкой на задний план отошла сама суть приговора, Алексу даже стало немного легче, он почти справился с собственной слабостью и еще много чего хотел им сказать, но тут судьи дружно повернулись и направились к выходу. Конвойные жандармы вновь обступили Алекса и повели его в обратном направлении.

Едва он оказался в камере, как на него вновь навалилась черная тоска и отчаяние. Алекс не помнил, как с него сняли кандалы, как захлопнулась дверь и лязгнул засов. Очнулся он лежащим на жесткой тюремной койке. Погибнуть даже не в бою, а у расстрельной стенки… Хотелось завыть в голос, но во рту все намертво пересохло, а дотянуться до кувшина с водой не было ни сил, ни желания. Так он и пролежал неподвижно до самого ужина.

На ужин вместе с едой ему передали клочок бумаги. Три коротких слова на угорском были написаны руоссийскими буквами. Без перевода было понятно: «Товсь! Цельсь! Пли!» И его жизнь будет оборвана. С трудом он запихнул в себя пресную перловку. Ему нужны сила, много силы. Не для побега, отсюда не сбежишь, просто нельзя выказать слабость. Пусть помнят, сволочи, как умер полковник Барти, еще легенды будут слагать.

Весь следующий день Алекс учил нужные команды, а вечером понял, что не помнит ни слова. На мозг непрерывно давило тягостное ожидание. Он уже начал жалеть, что не потребовал себе ящик водки, так хоть можно было бы забыться, напившись вусмерть. Впрочем, водки бы все равно не дали, она в Угории стоит недешево. А кто будет тратить деньги на приговоренного к смерти арестанта? Нет, он все сделал правильно.

Утром третьего дня ожидание стало невыносимым. Слух обострился неимоверно, по еле слышным шаркающим шагам надзирателя Алекс с уверенностью мог определить, около какой из камер тот находится. Но ждал и боялся он совсем других шагов, четких, уверенных, цокающих по камню стальными подковками, а они так и не прозвучали. Дважды приносили еду и воду, все как обычно.

К концу четвертого дня он устал ждать, а за ним не пришли ни на пятый день, ни на шестой, ни даже на седьмой. Видимо, произошел какой-то сбой в бюрократической машине угорского военного ведомства. На восьмой день наступила апатия, Алекс лег на нары и не встал с них, даже когда ему принесли ужин. Когда он на следующий день отказался от завтрака, забеспокоилось тюремное начальство – приговоренный мог и не дожить до казни. Его пытались кормить насильно, и это помогло, в офицере проснулся дух протеста, и он отказался от пищи уже сознательно. Он сжимал челюсти, отворачивался, плевался, но из этой схватки вышел победителем. Жаль, триумфом насладиться не удалось. После полудня десятого дня по тюремному коридору загрохотало множество жандармских сапог.