В моих глазах – твоя погибель! - Елена Хабарова

Милиционеры, которые эту самую родную мать видели, вполне парня понимали…

Во время обыска в квартире Герасимовых ничего интересного не нашли, а вот в квартире Морозовой обнаружилось несколько общих тетрадок, сплошь исписанных фиолетовыми чернилами. Те, кто дал себе труд вчитываться в не слишком разборчивый почерк, с удивлением обнаружили, что это стихи. Причем казалось, что почти все они посвящены какой-то Женьке – видимо, Евгении Васильевой, приемной дочери Тамары Морозовой.

Соседи сообщили, что Мишка Герасимов писал стихи и даже печатался в газетах и журнале «Дальний Восток» – правда давно. А в последние года три ему не везло публикациями.

Судя по этим стихам, выходило, что Герасимов был без памяти в Женьку влюблен, а она на него не обращала никакого внимания.

Участковый милиционер Тимофеев, который жил неподалеку и прибежал на выстрелы, вспомнил, что несколько лет назад Женя фактически спасла Михаила от обвинения в попытке грабежа.

– Она такая непростая была девушка, – сказал Тимофеев. – С Сашкой дружили – неразлейвода, ну прямо как брат и сестра. Я не знаю, почему они уехали, но им надо обязательно сообщить, что Тамару Константиновну убили. Сашке-то она мать, да и Женьке не чужая была.

Сообщить, конечно, было необходимо, однако никто не знал, куда именно уехали Александр Морозов и Евгения Васильева.

Вадим Скобликов, ведущий расследование, забрал тетради со стихами Герасимова, поспал несколько часов, а на другой же день отправился в медучилище и в редакцию газеты «Тихоокеанская звезда», надеясь, что там должны знать, куда именно уехали его старинные друзья. Вскоре он выяснил: Саша в Аянке Бикинского района, Женя в Советской Гавани. Заодно Вадиму рассказали, что за последние два дня еще кое-кто приходил в медучилище и в редакцию, чтобы узнать, где теперь работают Морозов и Васильева. В редакции Женей интересовались двое: сначала какой-то странный человек с разными глазами, паспортист из пятого ЖЭКа, а потом, в тот же день, буквально через полчаса, – рыжий, бледный, нервный и застенчивый юноша, в котором уже после того, как он ушел, секретарша редактора признала местного поэта из числа вечно молодых и постоянно начинающих – Михаила Герасимова. В техникуме он тоже побывал, выясняя, куда распределился Саша Морозов. Зачем он искал адреса своих бывших соседей, никто не знал. В техникуме наврал чего-то… Может быть, его попросила Тамара Константиновна?..

Что-то зацепило Вадима в рассказе секретарши. Что-то в ее словах было странное… И почти сразу он сообразил: упоминание о паспортисте и ЖЭКе № 5. Уж кто-то, а Вадим, не раз бывавший на Запарина, 112, прекрасно знал, что этот дом, как и очень многие в районе штаба военного округа, построены КЭЧ. И управляющий этими домами, и паспортистка (а не паспортист!) находятся именно в здании КЭЧ. То есть этот человек с разными глазами врал.

Впрочем, кем бы он ни был, зачем бы ни искал Женю Васильеву и какие бы причины врать в редакции у него ни были, к убийству-то он явно не имел никакого отношения. Убийца в своем преступлении признался, а до причин, которые его на это толкнули, видимо, теперь никто и никогда не дознается, потому что он погиб – погиб от случайного выстрела бывшего снайпера.

Вадим, по долгу школьного друга, взял на себя труд известить родственников Тамары Морозовой о ее гибели. Сначала ему удалось дозвониться до Аянки, где телефон находился в отделении милиции, однако участковый Борис Самар сообщил, что фельдшер Александр Морозов тяжело ранен и отправлен в больницу в райцентр, а человек, который в него стрелял, умер от разрыва сердца.

Потрясенный таким совпадением, – практически в один день погибает мать и чудом выживает сын! – Вадим начал названивать в Бикин, в больницу. Там выяснилось, что Александр Морозов находится в тяжелом состоянии, но угрозы для жизни нет, и это поражало всех врачей, потому что стреляли в него в упор, с близкого расстояния, и все внутренности должны были оказаться развороченными, однако вид у раны и степень поражения были таковы, словно пуля достала его уже на излете. Однако, конечно, не могло быть и речи о том, чтобы он куда-то ехал, пусть даже на похороны матери.

Тут Вадиму дали Советскую Гавань – редактора «Советской звезды».

– Из Хабаровска звонят? Из милиции? – удивился редактор. – Но Женя сейчас уже должна быть в Хабаровске. Позавчера вечером пришла телеграмма о том, что умерла Тамара Константиновна Морозова. Насколько мне известно, это ее приемная мать. Женя с ней отношений не поддерживала, однако это известие ее просто убило. Она попыталась дозвониться до сына этой женщины, который живет где-то в Бикинском районе, но ей не удалось. И она уехала в аэропорт. Вчера весь день самолеты у нас не летали из-за метели, однако сегодня с утра аэропорт открыли, так что Женя наверняка уже дома.

Дома?! Что же она увидит там? Опечатанную дверь, затоптанный чужими следами двор? И услышит ужасные рассказы соседей?

Только Вадим об этом подумал, как в дверь постучали и на пороге появилась Женя – в распахнутой меховой куртке, мужских штанах, поношенных торбасах и с рюкзаком на плече.

…Она едва пришла в себя после того, что пришлось испытать около маяка и по пути к нему. За ними с Сергеем примчались на собачьих упряжках охотники, которые отправились на поиски после радиограммы с катера. Сергей так и не смог толком понять, что всё это значило: провал в его памяти во время пути к маяку и присутствие там Жени. Она тоже ничего не могла объяснить. То есть могла бы, да только для Сергея ее слова оказались бы пустым свистом. Честно говоря, он не слишком-то допытывался у нее, что же произошло. Она постаралась приглушить его любопытство. Вдобавок Жене казалось, что Сергей ее боится. Собственно, ей и самой было не по себе. Прежние отношения не вернуть, когда между мужчиной и женщиной пролегает пропасть необъяснимой тайны, это понимали оба. Сергей не задерживал Женю, когда она, приехав в Прибрежное, заглянула с ним на станцию только за тем, чтобы забрать свои вещи, а потом отправилась в поселок, в гостиницу. Сергей ее не удерживал – напротив, не скрывал облегчения, что Женя уезжает. Они держались друг с другом так натянуто, словно совершили преступление или какое-то неприличное деяние. Это отдаленно напоминало Жене тот пугающий холод, который воцарился между ней и Сашей, когда им стало известно, что они брат и сестра.

В гостинице она спала почти сутки, а потом уехала на попутных машинах в Советскую Гавань, чувствуя себя совершенно не отдохнувшей, а словно бы еще больше уставшей. Да, тяжело далось спасение тех несчастных! И все-таки материал о работе гидрографа Сергея Богданова был готов вовремя (все свои материалы Женя всегда сдавала вовремя), но, разумеется, в нем не было ни намека на то, что произошло на маяке в действительности. Зато редактор восхитился тем, как правдиво был описан путь Сергея сначала по льдинам, а потом по бесконечным увалам к маяку.

– Отличный материал, – сказал он. – Очень жизненно! Можно подумать, ты была рядом с ним все это время. Вот только насчет северного сияния в наших широтах приврала: здесь его не может быть, потому что не бывает. Это придется убрать: очень уж недостоверно выглядит! А все остальное – просто прекрасно! Эх, как бы ты написала о четверке отважных, могу себе представить! Жаль, что невозможно тебя в Москву отправить, когда они приедут. Там все будет перехвачено центральной прессой, а нам только перепечатки останутся. А впрочем, один из этих героев, Иван Федотов, все-таки наш, дальневосточник, с Нижнего Амура родом, из села Богородское. Уж у него-то мы как-нибудь ухитримся взять интервью. Тебя и отправим, когда Федотов вернется в родные места. А ты чего на меня так уставилась? Ты что, в самом деле не знаешь ничего?!