В моих глазах – твоя погибель! - Елена Хабарова

Женя пожала плечами, ответила совершенно искренне:

– Вообще ничего не понимаю.

Редактор придвинул к ней «Правду», лежавшую перед ним и свернутую так, что сразу в глаза текст:

«Телеграмма советского правительства.

Младшему сержанту ЗИГАНШИНУ Асхату Рахимзяновичу, рядовым ПОПЛАВСКОМУ Филиппу Григорьевичу, КРЮЧКОВСКОМУ Анатолию Федоровичу, ФЕДОТОВУ Ивану Ефимовичу.

Дорогие товарищи! Мы гордимся и восхищаемся вашим славным подвигом, который представляет собой яркое проявление мужества и силы духа советских людей в борьбе с силами стихии. Ваш героизм, стойкость и выносливость служат примером безупречного выполнения воинского долга. Своим подвигом, беспримерной отвагой вы приумножили славу нашей Родины, воспитавшей таких мужественных людей, и советский народ по праву гордится своими отважными и верными сынами.

Желаю вам, дорогие соотечественники, доброго здоровья и скорейшего возвращения на Родину.

Н. Хрущёв. Москва, Кремль»

– Да что случилось-то? – растерянно спросила Женя. – С чем их поздравляют?

– Парни сорок девять дней в океане провели почти без пищи и воды. Их баржу с Курил унесло в океан, уже смерть в глаза смотрела, да, на счастье, каким-то чудом американцы нашли их. Заметили вертолетчики с авианосца, забыл, как называется…

– «Кирсардж», – машинально пробормотала Женя.

Редактор вытаращил глаза, и от вопросов, на которые у нее не было ответов, ее спас только телефонный звонок из райкома партии. Пока редактор отвечал, Женя успела сбежать в кабинет, который делила с ответственным секретарем газеты: помещение у «Советской звезды» было тесное, так что отдельный кабинет имелся только у редактора. Она села за свой стол, и тут у нее страшно заболел желудок. То есть не сам желудок, а то, что называется солнечным сплетением. Боль была такая, словно ее ткнули туда кочергой. Она зажала живот ладонями, не в силах вздохнуть, чувствуя, что сейчас потеряет сознание.

Перепуганый ответсекр принес ей воды и таблетку анальгина, ворча:

– Береги желудок, а то язву наживешь! Знаю я, как в командировках наша братия питается, сам был репортером, потому сам язвенник!

Но Женя точно знала, что к язве эта мучительная боль не имеет никакого отношения. Что-то случилось с Сашей, что-то плохое, а она истратила почти все свои силы там, на маяке, и не могла дотянуться до него мыслью, как ни пыталась.

Заказала прямо из редакции срочный разговор с Аянкой и узнала от перепуганного участкового, что Сашу отправили в район в больницу. Дозвонилась до Бикина, услышала, что угрозы жизни нет, но тут связь прервалась. Женя медленно приходила в себя, чувствуя, как уходит боль, но не уходит тревога – наоборот, нарастает! В это время принесли телеграмму из Хабаровска.

Телеграмму о том, что умерла Тамара Константиновна Морозова. Обида, ненависть – всё вмиг забылось. Разумеется, Женя сразу бросилась в аэропорт, но Хабаровск не принимал, потом не выпускала Советская Гавань… Наконец Женя добралась до дома и узнала от соседей, что Тамара не умерла, – ее убили. Она сразу вспомнила о Вадиме и побежала к нему.

– …Да нет, нет, нет! Этого не может быть, не может! Это какая-то жуткая ошибка! Мишка не мог этого сделать! Не мог!

– Жень, ты погоди. Ты потише, ладно? Успокойся. Вот, на, попей водички. И тише, тише. Мы все выясним. Во всем разберемся.

Она резко сдвинула в сторону бумаги, которые Вадим положил перед ней. На пол скользнула одна тетрадка, исписанная фиолетовыми чернилами.

Женя поставила стакан и подняла тетрадь. Невольно вчиталась в неровные убористые строчки.

Женя так побледнела, что Вадим испугался, что у нее сейчас начнется истерика или она упадет в обморок. Но она только скомкала в кулаке листок со стихами и зажмурилась, а потом чуть слышно спросила:

– Где ручка, которой это написано?

Вадим, стоявший над Женей, готовый подхватить, если она потеряет сознание, сам чуть не упал от такого вопроса.

– Жень, ты о чем?..

– Где ручка, Вадим? – повторила она.

– Да не было никакой ручки…

– Но чем-то же это написано, – вскинула голову Женя, и Вадим отпрянул, встретившись с ней взглядом. На миг его глаза словно обожгло.

«Наверное, почудилось, – подумал он. – Это от усталости. Прошлую ночь ведь, считай, не спал…»

– Тетради эти где нашли? – проговорила Женя. – У Мишки дома?

– Нет, у вас, в той комнате, где раньше жила Тамара Константиновна. Она в Сашину боковушку переселилась, а Герасимов, как я понял, когда к ней приходил, писал там, а тетрадки на верх книжного шкафа складывал. Дома он их не держал: видимо, боялся, как бы мать ими печку не растопила.

– Да, – безжизненно пробормотала Женя. – Но почему вы не нашли ручку? У Мишки был «Паркер», которым он ужасно хвастался. «Паркер» подарил в Москве какой-то немецкий журналист.

– «Паркер»? – недоверчиво повторил Вадим.

Странно, конечно, что о ручке, которой писал свои стихи Герасимов, никто не вспомнил, хотя на столе стояла бутылочка с фиолетовыми чернилами и, конечно, можно было бы задуматься… Хотя, может быть, Герасимов носил ее с собой?

– У тебя есть опись его личных вещей? – спросила Женя, словно услышала эти мысли.

Вадим достал из папки список вещей, которые были на Герасимове и при нем и который был составлен после его гибели. Оба уткнулись в перечень, потом переглянулись и покачали головами: никакой ручки в списке не оказалось.

– Может быть, он ее потерял, когда бросился бежать? – предположил Вадим, не понимая, с чего это Женька так прицепилась к какой-то там ручке. – А может, еще раньше потерял? Или она сломалась, а он выбросил?

– Тогда чем он писал стихи? – остро глянула на него Женя. – Смотри: все тетради одним и тем же пером исписаны, это видно! Причем хорошим пером, поверь, я в этом толк знаю: сама ведь пишу чуть не круглые сутки. Но у меня «Паркера» нету… Где может быть Мишкин «Паркер»?! Надо еще раз посмотреть в доме. Пойдешь со мной?

Вадим беспомощно уставился на нее, чувствуя, что этот напряженный взгляд словно бы затягивает его в какой-то водоворот, из которого ему уже не вынырнуть… если только Женька не позволит.