Лазарит. Тень меча - Симона Вилар

В лагере крестоносцев к Ираклию относились со сдержанным презрением: многие знали, что он отказался платить выкуп за христиан Иерусалима. Но Ираклий уезжал в спешке, ему надо было донести в Рим весть о падении Святого Града и попытаться нанять достаточное количество воинов для ответного удара. На это и ушла вся его казна, однако для большинства крестоносцев он оставался предателем, бросившим в беде своих единоверцев, за которых заплатил не кто иной, как сам Саладин, — и этот шаг возвысил султана в глазах всего мира, а патриарх остался навсегда опороченным.

И все же Ираклий был человек неглупый, хитрый и деятельный. По его совету люди Гвидо и Амори распустили по всему лагерю слух, что Изабелла Иерусалимская ищет защиты в шатре короля, ибо противники Гвидо де Лузиньяна готовы на все, чтобы лишить его короны — даже на то, чтобы пренебречь святым таинством венчания и выдать жену Онфруа де Торона за Конрада Монферратского. Захочет ли Всевышний после этого помогать крестоносцам, если здесь творятся такие позорные бесчинства?

Лагерь гудел, как растревоженный улей. Гвидо стоял у шатра, вслушиваясь в гул голосов, и ждал. Хамсин упорно продолжал дуть, из-за пыльной пелены солнце казалось мутным пятном на небе, и все вокруг покрывал слой тонкой желтоватой пыли. Слышно было, как хлопают на ветру знамена и вымпелы, вокруг переговаривались возбужденные люди.

Гвидо поморщился — ветер дул из-за окружавших лагерь рвов, куда по ночам воины ходили справлять нужду. Днем они не рисковали выбираться в рвы, опасаясь сарацинских лучников, но в темноте нередко покидали лагерь, и его окрестности были основательно загажены. При этом латники, посмеиваясь, ссылались на то, что теперь-то неверные наверняка увязнут, если попытаются прокрасться к лагерю.

К королю приблизился коннетабль и указал на некое движение, возникшее среди столпившихся воинов.

— Идут, — проговорил он, надевая свой закрытый топхельм[91] с узкой прорезью на уровне глаз.

«Господи, не допусти кровопролития! — молился Гвидо. — Только бы не началась свалка между крестоносцами!»

Король пристально взглянул в сторону светло-желтых стен Акры, на которых толпились сарацины, следившие за происходящим в лагере христиан.

— Ты отдал приказ наблюдать, чтобы они не послали голубя с сообщением в стан Саладина? — спросил он у Амори.

Из-под шлема донесся глухой смешок. Как бы ни был бдителен Гвидо, Амори ему не опередить. Его лучники и без того постоянно следили, чтобы защитники Акры не посылали почтовых птиц к холмам, а уж сегодня им велено быть внимательными вдвойне!

Скрестив руки на груди, Гвидо смотрел, как расступаются воины, образуя проход. В дальнем конце наконец-то показались его противники. Все до единого: барон Балиан Ибелинский с супругой Марией Комнин, матерью Изабеллы, кузен французского короля епископ Бове, за ним следовал белокурый гигант, герцог Австрийский Леопольд, состоявший в родстве с Конрадом Монферратским. Явился и сам Конрад, усмехаясь в длинные холеные усы. Его смуглое удлиненное лицо обрамляли иссиня-черные волосы, жесткие и пышные, лежавшие надо лбом волной, пронизанной тонкими нитями седины. Глаза у Конрада были темными и жгучими, как черный агат, брови сходились над ними подобно ястребиным крыльям, но все портил шрам на переносице, постоянно придававший его лицу гневное выражение. Неудивительно, что юная Изабелла боится этого человека!

Конрад приблизился к нему так стремительно, что Гвидо невольно сделал шаг назад и остановился. Теперь они находились прямо друг против друга — темный, как демон, Конрад, маркиз Монферратский, и златокудрый ангел — Гвидо де Лузиньян. Впрочем, ныне ангелом звали уже не его, а Филиппа, короля Франции, провозглашенного верховным главнокомандующим крестоносного воинства.

До этой минуты Филипп держался скромно — молча стоял позади Конрада в простой серой котте поверх кольчуги и темном плаще. Его русые негустые волосы удерживал золотой обруч короны, на котором чередовались лилии и кресты, — единственное украшение, но настолько великолепное, что оно сразу же выделяло из толпы худощавого и не слишком рослого Капетинга.

«Вероятно, мне тоже следовало бы надеть венец», — поймав себя на этой мысли, Гвидо невольно поморщился, вспомнив, что в тайне от своего окружения заложил корону Иерусалима венецианцам, чтобы иметь возможность расплатиться с воинами. Но если об этом станет известно, то его не просто на словах будут называть королем без короны.

— Нечего морщиться, Гвидо! — отрывисто бросил маркиз Монферратский. — Это тебе не поможет. Ты должен вернуть мне невесту.

— Мессир, не забывайтесь! Вспомните, что вы говорите с королем!

— Правда? А где твое королевство, Лузиньян? Может, спросим об этом у Саладина?

Вокруг, как проснувшееся осиное гнездо, загудели возбужденные голоса.

— Ты не смеешь так говорить со мной! — повысил голос Гвидо, зная, что Конрад сейчас заведет речь о поражении под Хаттином. — Я спас тебе жизнь!

— Недостойно рыцарю попрекать спасенного своим подвигом!

— Недостойно было не впустить в Тир своего государя и государыню. Я этого не забыл.

— Должно быть, забыл, если бросился мне на выручку в той сече у стен Акры. А может, хотел отблагодарить за то, что я остановил Саладина. Не будь этого, куда бы ты вернулся, красавчик, после того, как сам же и погубил свое королевство?

Маркиз по-волчьи оскалился, сверкнув крупными сахарно-белыми зубами, и Гвидо внезапно ощутил холод в груди. Это страх. Он тоже боится несгибаемого Конрада.

— Спасти вас в бою с неверными — это был христианский поступок, — негромко произнес он, хотя об этом следовало бы кричать, ибо его слова потонули в стоявшем вокруг гуле. Воины переговаривались, иные возмущались, а кое-кто и веселился — не каждый день увидишь, как владыки ссорятся, словно старухи у деревенского колодца.

Филипп Французский понял это первым. Он велел своим сигнальщикам несколько раз протрубить в рога, и лишь после этого воцарилась тишина. С крепостной стены за ними по-прежнему следили мусульмане, да и люди Саладина могли заметить с возвышенностей толпу вокруг ставки короля Гвидо.

Филипп выступил вперед.

— Нам стало известно, что вы укрываете у себя наследницу Иерусалимского трона принцессу Изабеллу. По какому праву, спрашиваю я вас?

— По праву сюзерена, родственника и защитника, к которому обратилась за помощью благородная дама.

Тонкие губы Филиппа искривила ядовитая усмешка.

— Не слишком ли часто вы без раздумий бросаетесь на помощь дамам? Порой это приводит к прискорбным последствиям.

Гвидо пошатнулся. Снова Хаттин! Даже на смертном одре ему будут напоминать о его роковой ошибке!

Однако, собравшись с духом, он заговорил звучно и отчетливо — так, чтобы его мог слышать каждый из тех, кто сейчас находился здесь. Все они должны стать свидетелями той вопиющей несправедливости, которую задумали совершить сторонники Конрада.