Лазарит. Тень меча - Симона Вилар

— Ты знаешь, как я предан тебе, мой король, — тихо молвил Амори. Сейчас ему хотелось обнять брата, растрепать его золотые кудри, как тогда, когда оба они были мальчишками. Но он не смел этого сделать. Его задача — вернуть Гвидо былую уверенность в себе. — Помнишь ли ты, что когда впервые явился под стены Акры, с тобой было всего двести рыцарей? Никто не верил, что ты сможешь собрать войско. В особенности после того, как…

Амори запнулся, и вместо него закончил сам Гвидо:

— После того, как мы с Сибиллой приехали в Тир, а Конрад, чье восхваляемое и сулившее надежду имя звучало в наших ушах на протяжении всего пути, отказался открыть нам ворота города.

— Чего еще следовало ожидать от того, кто ел с руки у ромеев? Конрад Монферратский так же подл, как и прочие схизматики, покорные Константинополю! Недаром он ответил отказом, когда Саладин предложил ему купить жизнь его собственного отца, сдав неверным Тир!

— Не соглашусь с тобой, брат. В этом Конрад поступил как истинный государь. Тир и его христиане важнее жизни какого-то старика. Монферрат погиб, но сотни и сотни христиан в Тире были спасены и славили мудрость Конрада.

Амори негодующе повел плечом.

— Конрад всегда держал нос по ветру. И тогда, когда отказал тебе и Сибилле в защите, и позже, когда ты начал одерживать победы под Акрой и к тебе начали прибывать паладины из Европы. Тут-то он и появился под стенами Акры… Ты поступил верно, Гвидо, решив начать свою войну с неверными именно отсюда — с крепости Сен-Жан-д'Акр, как называют ее все, кто не расстается с мечтой в один прекрасный день преклонить колени в соборе Святого Иоанна, находящемся внутри этих стен. Кому могло прийти в голову, что король Иерусалимский начнет освобождение своей земли с города, который прежде почти ничего не значил для него?

Гвидо вздохнул, но в этом вздохе уже слышалось удовлетворение.

Все верно: от Акры для Иерусалимского престола толку было немного: эта крепость — твердыня тамплиеров и госпитальеров, которые освобождены папской буллой от налогов в пользу казны. Все их средства шли на содержание членов орденов и снаряжение воинства, которое успешно отражало натиск неверных и считалось в Леванте самой значительной силой. Однако после захвата Акры неверными орденские братья рассеялись, лишь небольшие отряды вели борьбу с Саладином, укрываясь в крепостях, разбросанных по всему королевству, которые султан захватывал одну за другой.

Когда же разнеслась весть о том, что король Гвидо, несмотря на прежние поражения, готовится отвоевать Сен-Жан-д'Акр, к нему начали стекаться воины орденов, и войско короля Иерусалимского стало расти как на дрожжах: его пополняли тамплиеры, госпитальеры, прибывшие из Испании рыцари ордена Калатравы и Сантьяго;[88] за ними последовали пизанцы, генуэзцы, венецианцы — коммуны этих итальянских городов имели свои торговые подворья в Акре и готовы были сражаться, дабы вернуть утерянное. Под знамена Гвидо стекались воины со всей Европы — прибыли отряды из Англии во главе с епископом Кентерберийским, к ним присоединились остатки армии Фридриха Барбароссы, которыми руководил его сын Фридрих Швабский, а также датчане и австрийцы, армяне и французы.

Этих сил хватило для того, чтобы сдержать и отбросить поспешившую на помощь гарнизону Акры армию Саладина, и султан ничего не мог сделать с отчаянными храбрецами, во главе которых стоял король Гвидо де Лузиньян. Амори, как раз в это время совершивший побег из мусульманского плена, был восхищен отвагой младшего брата. И хотя Амори прежде был невысокого мнения о воинских талантах Гвидо, он не мог не отметить, как продуманно расположено войско крестоносцев на акрской равнине: кольцо укрепленного лагеря вокруг многобашенной крепости было обнесено извне земляными валами и рвами — таким образом осада продолжалась, а натиск сарацин, окруживших лагерь, сдерживали укрепления.

Все попытки мусульман взять штурмом лагерь осаждающих пошли прахом, а тем временем к крестоносцам присоединился граф Генрих Шампанский со свежими силами и тотчас поспешил принести клятву верности Иерусалимскому королю. Тогда-то и Конрад Монферратский решил больше не отсиживаться за могучими стенами Тира и вместе со своими людьми явился в укрепленный лагерь. Больше того: он едва не погиб в одной из стычек, если бы не Гвидо, спасший жизнь недругу.

— Это было ошибкой, — заметил Амори, чтобы отвлечь брата от горестных мыслей. — Конрада не следовало спасать. Лучше бы ты предоставил его собственной участи.

— Я поступил как рыцарь и христианин — вырвал единоверца из лап язычников-сарацин.

— А он, между тем, и не подумал бы тебя спасать! — Амори презрительно сплюнул: на сей раз песок и пыль, витавшие в воздухе, были тут ни при чем.

Гвидо вздохнул и накинул на свои кудри капюшон черного оплечья, сразу сделавшись похожим на монаха.

— Амори, когда я был в плену у Саладина, султан был изысканно любезен со мной. Мы часто беседовали, и я отвечал на его вопросы до тех пор, пока не уловил, что, прикрываясь любопытством, он хитро выспрашивает меня о людях моего королевства: о бароне Ибелине, с которым он тогда вел переговоры о сдаче Иерусалима, о патриархе Ираклии, который покинул Священный град, отказавшись выкупить пленных, о пасынках Раймунда Триполийского. Так он собирал сведения о воителях, с которыми ему еще только предстояло столкнуться. О, этот человек хитер, как змий, он ничего не делает в простоте душевной. Поэтому с некоторого времени я прекратил эти беседы и на все расспросы отвечал полным молчанием.

«И зря, — насмешливо подумал коннетабль. — Нет, Гвидо, ты не рожден ни стратегом, ни политиком. На твоем месте я бы такого наплел этому неверному, что у него глаза бы на лоб полезли».

Гвидо был слишком честен и прямодушен, и вместо того, чтобы ввести врага в заблуждение, предпочел молчать. Поразительно: каким образом он умудрялся до сих пор править королевством? В мирное время это получалось у Гвидо совсем неплохо. В душе он был созидателем — и по его повелениям укреплялись стены городов, а на торговых путях возводились сторожевые башни. Он дозволил мусульманам и евреям свободно торговать на своих землях, лишь бы те исправно пополняли пошлинами и налогами его казну. При нем орденские братья окончательно обуздали разбойников на дорогах, и поговаривали, что даже беззащитная дева может проделать путь от Триполи до Газы, ничего не опасаясь. Но при всех своих достоинствах Гвидо был бесконечно наивен: он верил людям. Все кончилось долиной Хаттина.

Именно Хаттин ему и не могли простить. И Конрад Монферратский не упускал случая напомнить королю об этом жесточайшем поражении и о том, что за ним последовало, пока он, Конрад, не остановил конницу Саладина под Тиром, вернув христианам хоть какую-то надежду. Сибилла же ради мужа отдала сарацинам Аскалон — одну из лучших крепостей, гарнизон которой так отчаянно сопротивлялся, что султану приходилось из-за этого снова и снова откладывать штурм Иерусалима. Вот почему Конрад позднее бросил в лицо Сибилле и ее мужу, что не желает признавать их королями этой земли.