Цицианов - Владимир Лапин

Немалые дипломатические таланты требовались и для того, чтобы выдержать нужную линию в отношениях с пограничными турецкими пашами в связи с возникавшими у них идеями обретения политической независимости и даже перемены подданства. В 1805 году трапезундский Таяр-паша прислал к российскому резиденту в Мингрелии Литвинову доверенного человека, через которого передал предложение «ввести в подданство России весь восточный край Черного моря от Анапы и всю Анатолию»[406]. Цицианов не без оснований воспринял это как провокацию, поскольку в обстановке обострения межгосударственных отношений интрига такого масштаба становилась хорошим поводом к войне. Главнокомандующий предложил высокопоставленному турку доказать свою готовность служить России поимкой французского резидента, который не мог миновать его владений на пути в Персию. Он предписал Литвинову соблюдать осторожность:

«Сообщение с ним (Таяр-пашой. — В.Л.) сколь не скромно было бы учреждено, но нельзя, чтоб не навлекало подозрения и вместе с тем неудовольствия Порты, если не совсем прекратить с ним сношения, то по крайней мере взять за правило вести с ним переписку по общему в Азии правилу, т. е. продолжая в письме ни чего не значащую материю, упоминать, что посланный донесет изустно…»

В отношении к Чарторыйскому от 29 октября 1805 года Цицианов указал, «…что дабы не допустить Баба-хана соединиться с турецкими пашами ко вреду России, то не иначе сие может быть, как если паши, соседние с Грузией, будут видеть и уверяться, что сила войск российских может совершенно защитить их владения; без того же ничем нельзя их от соединения с Персией отклонить, ибо сколько мне по местным познаниям и по положению дел известно, то все здешние паши держатся в большом страхе от Персии, и когда приезжает к ним оттоль ничего не значащий посланный, то они не знают, как его принимать, ниже смеют отказать какие бы то ни было требования…»[407]. Поддерживать же добрые отношения с соседями оказалось совсем непросто. В феврале 1804 года Селим-паша потребовал вернуть 480 овец, якобы похищенных у ахалцыхских жителей «грузинскими татарами». Цицианов приказал отыскать виновных, но заметил, что возвращать будут только тот скот, кража которого доказана, добавив при этом: «Когда я буду выполнять претензии ваших подвластных без следствий, основываясь только на их словах, то скоро весь скот, имеющийся в Грузии, перейдет в руки ваших подчиненных…» В апреле того же года российский главнокомандующий вынужден был отправить своему турецкому коллеге письмо следующего содержания: «…Внезапно и без всякого ожидания известился я вчерашнего числа, что 9 человек лезгинцев, пришед в Атенскую хеобу, взяли в плен двух человек, которые пасли там скот. Нужным нахожу сказать в. пр., что после толикократных уверений ваших не мог бы и не должен ожидать я таковых последствий, доколе же вы будете уверять словами, а делом вредить Грузии? Посылаю письмо сие с дворянином Тариелом Глурджидзе, которого людей покровительствуемые вами лезгинцы увлекли, и требую, чтобы в. пр., отыскав тех двух пленников, возвратили ему, уверен будучи при том, что вы примете все меры к прекращению впредь могущих от лезгинских подобных шалостей…»[408]

Одной из причин пограничных конфликтов было изменение соотношения сил, которое осознали далеко не все турецкие обыватели. До того как Грузия стала частью Российской империи, курды, номинально находившиеся под властью султана, нередко пасли свой скот на землях соседей, не особо заботясь о том, согласны те или нет. Но после того, как грузины увидели, что их безопасность оберегают русские солдаты, они стали требовать с курдов плату за пользование пастбищами. Когда же вместо денег кочевники обнажили оружие, то хозяева угодий не побоялись вступить с ними в схватку и одного турецкого подданного убили. Цицианов ясно дал понять: «…Кто не в состоянии стоять против силы, тому и брать нечего, а ныне Грузия, блаженствуя под всесильной русской державой, уверяю вас, что сабалахо (арендную плату. — В.Л.) брать будет и всякий куртинец, пасший без платы помещику травы, будет трактован яко неприятель…»[409]

Позиции Цицианова в его борьбе против «хищничества» подданных султана на российской территории сильно ослаблялись тем, что имеретинцев, мингрелов и гурийцев тоже нельзя было считать «смирными овечками». Нет оснований не верить Селим-паше Ахалцыхскому, который пенял на поведение жителей Западной Грузии в сентябре 1804 года: четыре человека, поехавшие в гости к родственникам по ту сторону границы, оказались в плену и удерживались подданными князя Гуриели; слуги князя Кикнадзе угнали 10 аджарских лошадей и двух быков. Потерпевшие собрались было отомстить обидчикам, но паша, указывая на необходимость соблюдения мира на границе, строго запретил ответный набег. Имеретинцев вдохновило такое развитие событий, и вскоре они захватили у соседей уже 600 овец и 200 коров. Может быть, размер кражи был несколько преувеличен, но сам факт выглядит вполне правдоподобным. Селим-паша откровенно предупредил Цицианова: «…Аджарские жители такие неукротимые, что не потерпят сего, сделают взаимный вред, и после не прогневайтесь и не пеняйте на нас, ибо как мы стоим твердо на условии нашем, так же им должно быть»[410]. Затруднялись действия Цицианова и двурушнической политикой имеретинского царя Соломона. На протест Цицианова по поводу пропуска через Ахалцых людей, отправленных мятежным царевичем Александром и персидским шахом, паша указал на наличие у эмиссаров официальных писем Баба-хана, что придавало им статус дипломатов дружественного Порте государства, а этот статус предполагал их неприкосновенность. Далее в письме Селим-паши содержится издевка: он высказывает недоумение, почему Цицианов обращается к нему, а не к подданному России царю Имеретии, к которому и направлялись люди, чей проезд так не понравился русскому генералу.

В отношениях с Карсским пашалыком были еще большие сложности. Султан разгневался на Шериф-пашу Ахалцыхского и лишил его должности, поставив на его место Селим-пашу. Шериф-паша укрылся во владениях эриванского шаха и стал вместе с ним готовить нападение на Каре и Ахалцых. Мамед-паша Карсский указал на то, что Эривань, по его мнению, является российской территорией, поскольку ранее была покорена царем Ираклием и вместе с Грузией автоматически перешла под власть Александра I. На этом основании Мамед-паша считал обязанностью русской стороны наказать человека, который своими действиями ставит под удар мирные отношения между Петербургом и Стамбулом. Это был хороший ход с его стороны. Он мог легко «загрести жар чужими руками», в данном случае — руками русских солдат избавиться от угрозы нападения на восточные владения Порты. Для Цицианова добрые отношения с турками были также очень важны, поскольку появлялась возможность снабжать войска при походе на Эривань хлебом и фуражом[411]. Однако Цицианов понимал, что правительство не затруднится в случае необходимости выставить его главным виновником обострения отношений с Турцией и объявить его действия несанкционированными. Победителей, вопреки известной пословице, очень даже судят, во всяком случае тогда, когда их победы мешают вышестоящим персонам решать их проблемы. Поэтому главнокомандующий, не оставлявший замыслов раздвинуть границы империи за счет закавказских владений Порты, решил подстраховаться и 10 апреля 1803 года послал графу Воронцову следующее представление: «Имея счастье препроводить к вашему сиятельству рапорт на Высочайшее имя Его императорского величества, долгом поставляю почтеннейше донести, что обстоятельства преданности к нам Карсского паши и наклонности его искать Высочайшего Его императорского величества покровительства, буде дальнейшие его предначертания не ограничиваются единым приобретением Грузии, сколько я понимаю, кажется заслуживают уважения. Впрочем, зная неудобства, сопряженные с расширением в Азии российских пределов со стороны Порты Оттоманской, ныне нашей союзницы, тем паче имею нужду в решительных для поведения моего наставлениях, что подобные сему случаи и искательства открываются и от других побережных Черного моря владельцев, под покровительством Порты пребывающих; вследствие чего осмеливаюсь покорнейше просить ваше сиятельство для будущего руководства моего снабдить меня милостивыми вашими предписаниями, дабы я против воли моей не погрешил или недостатком деятельности или преступлением пределов Высочайше данной мне власти, по встречающимся внешним моим сношениям»[412].