Десятый десяток. Проза 2016–2020 - Леонид Генрихович Зорин

был стать игроком. Не та натура, не тот темперамент. Я не готов ни к бою, ни к риску.

Сам я на подмостки не выйду. Предпочитаю остаться в тени.

К тому же отечественная история находится в тревожном периоде грозной и качательной паузы. С одной стороны, персональная власть, установившаяся в стране, еще не стала самодержавной, но этот исход не исключен.

С другой стороны, мои способности могут найти свое применение. Ведь в политическом театре нужны и гримеры, и бутафоры, не говоря о режиссуре. Быть неприметным и необходимым – именно то, что мне по душе.

Ясно, что роль политтехнолога и есть мое истинное призвание. Она позволяет принять участие в Большой Игре, одновременно не ставя на кон свою судьбу. Я дорожу своей головою. Она у меня неплохо варит. К тому же одна, и я к ней привык.

12

Почему я сразу же, без колебаний, сделал ставку на Германа Карташова?

Ни поспешность, ни резкие движения мне не свойственны, каждый свой шаг я обдумываю – придирчиво, всесторонне и взвешенно.

И все же первому впечатлению я отвожу серьезное место. Оно не замылено, есть в нем прицельность и свежесть незамутненного взгляда.

Во внешности Германа Карташова не было ничего необычного, и все же нечто неординарное ей придавало и непонятную, и несомненную притягательность.

Но что же? Даже не сразу скажешь. Славянское бледное лицо, соломенные гладкие волосы, над сомкнутым ртом основательный нос, внимательный охотничий взгляд прищуренных коричневых глаз, в которых мерцала боеготовность. Мне показалось, что он живет, словно ожидая сигнала.

Занятный малый. Есть в нем секрет.

Но тот ли, который стоит разгадывать? Нынешнее время текуче. Оно еще долго не устоится, не обретет окончательных черт.

И в людях этого многоцветного, недопроявленного сезона есть эта смутная невнятность. Еще непонятно, к какому берегу их вынесет зыбкая волна. Особенно тех, кто имеет вкус к опасным политическим играм.

Но, рассуждая таким манером и будто сталкивая лбами эти опасливые резоны, я уже знал, что сделал свой выбор.

13

Все доморощенные политики, как правило, непрофессиональны. Работают на любительском уровне.

Поэтому роль политтехнологии, еще не ставшей точной наукой, не оценена в точной мере. Да и сама политтехнология пребывает в пубертатном периоде.

По сути дела, она создается, творится методом проб и ошибок. В ней нет своих незыблемых правил и обязательных условий.

К тому же каждый игрок, с которым работает политтехнолог, требует особых ходов. Он никогда не забудет напомнить, насколько сложна и неповторима его незаурядная личность.

Всякий кулик на свой салтык. Готов согласиться. И потому сразу стараюсь определить все его качества и особенности.

Я твердо предупредил Карташова:

– Мне нужно быть абсолютно уверенным, что вы со мною будете искренны. Не ждите подвоха. Прошу понять, если бы я вам не симпатизировал, я бы не стал с вами работать. Единственно, чего я хочу – чтобы вы были вполне откровенны.

Он помолчал, потом сказал:

– Я постараюсь.

– Хорошо. Этот ответ меня устраивает. Да. Это трудно. Но – постарайтесь. Иначе я вряд ли буду полезен.

Герман кивнул и добавил:

– Принято.

Я спросил его:

– Хороший вы сын?

– Я – сирота.

– И тем не менее. Не сразу же вы осиротели.

Подумав, Герман сказал:

– Не знаю. Хороших сыновей не бывает.

– Уж будто?

Он нехотя пробурчал:

– Я очень рано уехал в Москву. Они остались в родном захолустье. Виделись редко. Очень редко. Молодость мне выпала трудная. Помощи не было. Сам пробивался.

– Понятно. Сделали себя сами. И не обязаны никому. Жестко. Но я удовлетворен.

Он усмехнулся:

– Приятно слышать.

– Но. Необходимо запомнить, – сказал я веско. – Все эти тяготы сделали вас не только тверже, но человечней и доброжелательней. С одной стороны – крутой орешек. С другой – отзывчивая душа.

Он засмеялся.

– Да. Разумеется. Выслушаю, пойму, утешу.

14

Он был восприимчивым человеком. Работать с ним было одно удовольствие. Почти не спорил. Такая покладистость, надо сказать, меня озаботила. Он посмеивался:

– Ну что же делать? Нет у меня никаких оснований оспаривать вас. Вы убедительны.

– Каждый из ваших оппонентов будет не менее убедителен.

– Это совсем другое дело. Они – политические противники. Исповедуют враждебные принципы.

– Не упрощайте ситуации. И противники могут хотеть хорошего.

– Неважно, чего они хотят, – упорствовал Герман, – средства другие.

– Другие – это не значит хуже.

– Хуже. Средства меняют цель.

Я удовлетворенно заметил:

– Неплохо, Герман, совсем неплохо. Это еще не аргумент, но чувствуется бесспорный драйв. Некогда ревизионист Бернштейн заметил, что движение – все, а цель – ничто.

Герман кивнул:

– Думаю, ревизионист был прав. В конце концов, всякая цель относительна.

Я усмехнулся:

– Годится, Герман. Но – для домашнего разговора. В процессе тренинга. Но – не в полемике. И конкурирующий субъект вас обвинит во всех грехах. Не исключая самого скверного.

– Это какого ж? – спросил он лениво.

– Безнравственности.

– Какой монашек! – осклабился Герман. – Так он за моралью полез в политику?

– Ясное дело, – сказал я строго, – за чем же еще? За нею, голубушкой. Мораль – в основе разумного общества, во имя которого вы и вышли на этот драматический ринг.

– Он что же, действительно убежден, что избиратели – идиоты?

– Ну, в этом он даже вам не признается. Ни вам, ни брату, ни папе с мамой. Но если он, в самом деле, рассчитывает заполучить их голоса, то вряд ли считает их мудрецами.

– В таком случае, – отчеканил Герман, – позвольте и мне его не считать гигантом ума.

– Заносчиво, друг мой.

– Нет, только искренне. А искренность – драгоценный металл. Ее не принято тратить попусту. Но что с меня взять?

Я усмехнулся.

– Неплохо, Герман. Где почерпнули?

– У вас, разумеется. Где ж еще? Запамятовали?

– Не могу же я помнить все брызги своего интеллекта.

– А я их коплю и коллекционирую, – сказал он с подчеркнутой почтительностью.

– Грубая лесть.

– Это ваша школа. Всегда говорили, что льстить надо грубо. Иначе электорат не воспримет.

Он и на сей раз не ошибся. Я в самом деле ему говорил, что завоевывать аудиторию нужно, не прибегая к хитростям. Отечественная масса чуждается слишком изысканных соблазнителей. Предпочитает родных скобарей. Но мне не хотелось признаваться, что он подловил меня на проговорке.

– Ну что же, ушки у вас на макушке. Мне, разумеется, приятно, что вы берете на вооружение мои советы и пожелания. Однако чем дальше вы продвинетесь, тем реже будем мы с вами видеться.

Герман нахмурился.

– Ну почему же? Я к вам привык. Успешен я буду или накроюсь, не понимаю, зачем нам прощаться.

– Благодарю вас. Искренне тронут. Однако, поскольку я обязан делать свою работу качественно, я вовсе