Вкус свинца - Марис Берзиньш

— Нет, скорее… — Тамара вертится перед зеркалом. — В талии немного…

— Свободно?

— Немного…

— Весной шила. За зиму поправилась. Примерь другое. Из марокена.

Темно-красное Тамаре идет куда лучше. Если б оценивал, признал бы ее эталоном дамской элегантности.

— Вот это да! Ты прямо герцогиня Виндзорская! — Рудис восторженно хлопает в ладоши.

ГлазаТамары сияют.

— Как тебе? — она смотрит на меня, а я поднимаю вверх оба больших пальца. — Хильда, это на мне как влитое. Я, правда, могу его надеть? Тебе не будет жалко?

— Жалко? Как мне может быть жалко, если самой больше не годится. — Хильда складывает зеленое, чтобы положить обратно в чемодан. — Носи на здоровье. Можно какую-то красивую брошку приколоть. У тебя есть?

— Что? Да, у меня есть сакта[66], очень красивая. На совершеннолетие подарили, — Тамара опускает взгляд. — И мои черные лакированные туфельки хорошо подойдут.

Ну, слава Богу, у нее есть, что надеть. И мы оба будем в лакированных туфлях. Шикарно. Самочувствие улучшилось настолько, что из носа закапало. Вынимаю носовой платок.

— Так! — моя дорогая меняется в лице. — Насморк! Ты почему не в постели? Чего тут шатаешься?

— И-и… — она это серьезно? Беру блокнот и пишу: «Почти прошло. Я здоров. Ты красивая. В честь 18 ноября можно еще белый пояс».

— Чтобы я была ходячим флагом[67]? — смеется Тамара. — Надо подумать… А что ты, Хильда, скажешь насчет белого пояса на талии?

— Не знаю… и так хорошо выглядит, — Хильда открывает свой чемодан. — Чисто белого у меня нет. Вот, есть серебристый. Еще золотой есть, но золотой не подойдет… — она протягивает узкий серебристый ремешок.

Тамара подпоясывается для всеобщего обозрения. По-моему, хорошо так, хорошо и без. Да и ей самой и остальным так кажется.

— До завтра решу, — она уходит переодеться. — Матис, у тебя чай есть? — Тамара окликает из кухни.

— Э-э!

Иду наверх, все равно, сейчас погонит.

Тамара приносит большую глиняную кружку с отваром тысячелистника, прикладывает ладонь к моему лбу.

— Ну, идешь на поправку. Но до завтрашнего вечера постарайся вести себя поспокойнее. На улицу не выбегай. Хватит того, что завтра…

— У-у! — изображаю шофера за рулем.

— Ты хочешь сказать, что поедем на машине? Рудис подвезет? — А-а!

— Это здорово.

Обнимаю Тамару за плечи и тяну к себе поближе.

— Нет, мой милый. Вот полностью выздоровеешь, тогда и… И не надейся, что останусь. Для твоего же блага. Больной должен спать один, иначе силы не восстановишь.

Она ловко выскальзывает из моих объятий и, послав воздушный поцелуй, исчезает.

Нужно сказать — слава Богу, что Тамара не осталась. Казалось, все уже хорошо, однако, ночью напал жуткий кашель. Вот уж не вовремя! Если так пойдет, Тамара опять скажет, что не можем никуда идти. В лучшем случае меня выгонят из оперы. Кашель становится все глубже и глуше, слышно сквозь стены, даже Рудис проснулся. Слышу его шаги по лестнице. Идет пенять мне за нарушение ночной тишины?

— Лучшее лекарство для легких — это подмешанный в теплое молоко коровий навоз, но где же его взять среди ночи? — Рудис уже стоит возле кровати. — Вот! Попробуй, — он протягивает мне бутылочку с таблетками кодеина. — Помнишь, что Тамара сказала? Помогает детям от кашля.

Правда! Как мне сразу в голову не пришло? Беру одну и запиваю чаем.

— Возьми две, чтоб сразу подействовало. Так и я высплюсь, и ты тоже.

Послушно беру еще одну.

Какое-то время еще подкашливаю, а потом зуд в горле проходит. Становится так хорошо и спокойно, что даже губы растягиваются в улыбке. В таком розовом настроении я засыпаю и сплю аж до девяти утра.

Наш идеализм (фрагмент)

Непреходящей приметой этой земли было и остается солнечное радушие, которое, несмотря на извечную борьбу и неустанный труд, понятно каждому и, храня в себе неизменное содержание, прочно вошло в народное сознание, в звуки и слова как Богоданная земля. Человек, который идет по ее полям и дорогам, несет в себе ту же ясность и простоту — и что еще важнее — идеализм, который по велению самой земли, вечно побуждающей снова и снова искать благословение, непрестанно требующей глубочайшей самоотверженности, — переходит из поколения в поколение, несмотря на все трудности и препоны судьбы.

Этот идеализм, выпестованный и дарованный самой землей, сегодня снова призывает нас к себе. И снова во времена, имеющие исключительное значение, земля становится истоком, из неведомых жизненных глубин которого вздымается самая великая, самая прекрасная форма жизни-дух.

Идеализм, самоотверженность, самопожертвование, берущие свое начало в природе, в родной земле, в конкретных событиях, сохраняют свою суть и воплощаются в жизни, не уводя к далеким горизонтам мечтаний и грез, а побуждая замечать все, что движется, формируется и возникает- на вечных берегах сегодняшних жизненных реалий.

Земля раскинулась, омытая пронзительной прохладой ноября. Как широкая, открытая ладонь, обращенная к небесам, которая ясно и серьезно глядит в глаза Богу и судьбе. Благословен ее покой, в нем возникают соки новой жизни, и все древние атрибуты вокруг своей матери, когда она, отдав одну жизнь, нянчит другую — это и две голубки на крыше овина, которые когда-то проводили молодца на войну, это и рокот молотилки, в котором еще слышится ритм древних цепов, и красные сполохи в полночи, сквозь потустороннее сияние которых смотрят на нас ясными глазамидуши великихушедших.

Воодушевленные силой своей земли, идеализмом своей земли, шагнем сегодня вто грядущее, что возникло в нашей жизни по велению нового европейского духа, новых проблем, новых задач. Войдем в него с ясными и полными серьезного понимания глазами, какими земля вглядывается в Бога и судьбу и какими души ушедших смотрят на нас. Тогда не будет заблуждений. Но будет выполнено задание, которое дает нам новое время — «дайте нам больше идеализма».

П. Ковалевские

«Тэвия» («Отчизна»), № 120,18.11.1941

В озере Папес размножились китайские крабы

Рыбак с озера Папес Никлавс Песе несколько лет назад вентерной сетью выловил в наших водах редко встречающегося китайского краба. Последние теперь значительно размножились в озере Папес. Крабы охотятся за рыбой, попавшей в вентери, и рвут сети. — Их клешни настолько сильны, что ими крабы перекусывают даже древесные прутья. Китайские крабы очень плодовиты. За 7–8 лет они размножились в таком опасном количестве, что стали угрожать рыболовству.

Китайский краб напоминает большого рака. Он размером со шляпу, имеет 8 ног и две «рачьих» клешни. На ногах острые когти, примерно в дюйм длиной. Когда краб выпрямляется на ногах, он похож на паука. По земле двигается очень