Кормилец - Алан Кранк

Сережа пробурчал в ответ что-то нечленораздельное. Она захлопнула дверь, полезла рукой в карман, вытащила оттуда пригоршню мелочи и несколько скомканных купюр. Прежде чем отправляться в реанимацию, надо зайти в аптеку за шприцом.

Вместо Прохорова за дверью стояла его жена.

«Напрасно они ходят порознь, – подумал Доронин. – С этого все начинается. Сначала вы порознь ходите, потом живете».

– Здравствуйте, – сказала Марина. – Можно?

– Здравствуйте. А где Игорь?

– Заболел. Температурит.

Она и сама выглядела нездоровой. Волосы спутались, на бледном лице отпечаталась глубокая усталость. Для полного счастья только гриппа в палате ему не хватало.

– Со мной все в порядке, – словно прочитав его мысли, отозвалась она.

– Ладно. – Доронин вытащил из кармана маску и протянул ей. – Только без объятий и поцелуев.

Она кивнула.

В палате пахло хлоркой. Кресло, в котором дежурил Доронин, по-прежнему стояло рядом с каталкой. Санитарка не откатила его на место, когда убиралась. Врач указал Марине на него, и она села.

Девочка лежала неподвижно. Бинты скрывали лицо, а простынь – тело. Правая кисть слегка выбивалась из-под простыни. Так же как вчера и позавчера. Кому-то палата могла показаться Спящим королевством. Но не Доронину. Он хорошо помнил, как эти маленькие тонкие пальцы семь часов назад сжимались в кулак после каждого электроудара.

Прохорова обернулась и попросила взглядом оставить их наедине. Он отошел к окну. Снег закончился.

Ну вот, спаситель в итоге оказался посторонним человеком с улицы. Мимокрокодилом, как пишут в интернете. А если разобраться по существу – для этой девочки он второй отец. Своим существованием она обязана ему не меньше, чем Игорю. Впору фамилию исправлять на Прохорова-Доронина.

За спиной вдруг что-то стукнуло, и по кафелю полетели битые стекла. Доронин обернулся. На полу лежала опрокинутая штанга. Рядом свернулась двумя кольцами трубка системы. Женщина, склонившись над кроватью, одной рукой держала девочку под локоть, а другой выдавливала через катетер в вену дочери какую-то мутную жидкость из пятикубового шприца.

– Какого хрена! Стойте! – закричал Доронин.

Она обернулась и одним нажатием на поршень выдавила остатки жидкости. Пустой шприц упал на пол раньше, чем Доронин оттолкнул ее от ребенка.

– Что вы сделали?

Он читал на «Врачах без границ» про такие случаи, но пациентами всегда были старики, инвалиды, безнадежные раковые больные. И никогда дети.

– Это древесный сок. Ей будет лучше, – сказала Прохорова.

Он взял девочку за руку и пощупал пульс, как будто не верил пищанию пульсометра и цифрам на мониторе. Частит. Сколько прошло? Секунд двадцать? Сейчас начнет сбоить. Кривая кардиограммы превратится в прямую, ритмичные попискивания сольются в один непрерывный звук.

Выиграл схватку? Спас? Победил? Ха-ха-ха. Я знаю и не такие фокусы. Прохорова-Доронина. Так на могильной плите и напишут.

– Что вы наделали!

Адреналин растворил усталость, и Доронин будто протрезвел. Он вдруг увидел то, на что не обратил внимания, когда впускал Прохорову в отделение: бегающий взгляд, черные круги под глазами, дрожащие губы, два сломанных ногтя на левой руке и бинт на запястье. Она прикрывала рану перекинутой через руку дубленкой, когда пришла.

Да она же свихнулась от горя. Чем ты думал, когда пускал ее в палату?

Прохорова отвела взгляд, развернулась, подхватила с кресла свои вещи и быстрыми шагами вышла из палаты.

– Стойте.

В дверях Доронин столкнулся с Аней.

– Что случилось, Валерий Романович?

– Она ей что-то уколола.

– Кто? Кому?

Доронин не ответил, глядя в сторону входа. Доводчик мягко прикрыл дверь.

На мониторе было по-прежнему семьдесят два удара в минуту. Давление сто пять на семьдесят восемь. Сколько прошло? Минуты две-три. Доронин поднял с пола шприц, вынул поршень и понюхал. Тухлый запах сероводорода, как у грязи в Железноводске.

– Полицию вызывать? – спросила медсестра.

– Не знаю. – Доронин еще раз посмотрел на экран.

Состояние девочки не ухудшалось.

Весна две тысячи восемнадцатого года была очень ранней. В первых числах марта на остановке напротив дома Прохоровых появились пенсионеры с саженцами и лопатами. А в середине месяца расцвели деревья. На месяц раньше обычного.

Поздним вечером, прежде чем подняться на мансарду, Марина приоткрыла окна в своей спальне и на кухне. В дом потекла ночная прохлада. Днем из-за пыли, летящей с дороги, приходилось включать кондиционер. Аппарат охлаждал, но не освежал.

Марина поднялась по лестнице наверх и остановилась в дверях кабинета. Слева, в Сережиной комнате, как будто что-то зашелестело. Марина посмотрела на шпингалет и прислушалась. Снизу из гостиной доносилось ровное похрапывание мамы. Маму Марина забрала к себе через два дня после того, как исчез Игорь, а соседняя комната пустовала.

«Показалось. Всего лишь показалось. Он не мог прийти так скоро», – подумала она, имея в виду мужа, а не сына.

Суд доказал вину Сережи в изнасиловании, нанесении тяжких телесных повреждений и попытке убийства сестры. К счастью, только попытке. Переломы срослись. Зрение почти восстановилось, чем сильно гордился хирург-офтальмолог Борисов. Сто раз повторил, что ему посчастливилось сотворить чудо, хотя к этому чуду никакого отношения он не имел. Сережу отправили на принудительное лечение. Плохо лечь в больницу на годы, но еще хуже лечь в землю под Деревом счастья навсегда.

Марина вошла в кабинет, включила свет и закрыла за собой дверь на щеколду. В кабинете все оставалось так, как было при жизни Игоря: шкаф с журналами, стол, компьютер и кресло. В шкафу за стеклом продолжал стоять портрет Зигмунда Фрейда. Эта пошлятина на грани порнографии никогда ей не нравилась, но вещи мужа – это вещи мужа. Так же как вещи отца – это вещи отца.

Марина достала из-за портрета ключ и отперла средний ящик стола. На дне справа лежал засаленный журнал с кроссвордами, слева – тетрадь. Марина достала тетрадь и положила на стол. Так она делала каждый вечер без исключения после того, как вернулась из поездки к Дереву счастья. Большую часть записей она прочла много раз и могла наизусть цитировать целые страницы.

Каждый вечер она поднималась в кабинет. Но в отличие от покойного мужа не погружалась в прошлое, а заглядывала в него, чтобы лучше понять настоящее и подготовиться к будущему. Непростому будущему, судя по всему. Да, мама проводила дни во дворе, сметая с асфальта ореховые сережки, а дочка читала с доски, сидя на третьей парте (в очках), но мутная жидкость, которую Марина по капле добавляла своим домочадцам после ужина в чай, заканчивалась.