Книга двух путей - Джоди Пиколт

– Ну ладно, – говорит Сафия, призывая нас к действию. – Пора начинать.

Она карабкается вверх по лестнице, выкрикивая приказы рабочим срочно принести веревки и набивочный материал, чтобы зафиксировать мумию при одновременном подъеме обоих саркофагов на поверхность. Альберто следует за Сафией, поскольку, когда все собираются в погребальной камере для транспортировки мумии в главную часовню гробницы, свободное пространство оказывается на вес золота.

Уайетт направляется вслед за ними, но возвращается, увидев, что я стою, слегка касаясь руками края внутреннего саркофага, и таращусь на мумию Джехутинахта.

– Ответ: «Я без понятия», – говорит Уайетт.

– А на какой вопрос?

– Находится ли под мумией «Книга двух путей»?

Я опускаю глаза на толстый слой пыли, покрывающей днище внутреннего саркофага.

– К твоему сведению, я думала вовсе не об этом.

– Нет? А о чем? Брала на заметку, как лучше одеться на Хэллоуин?

– Ты должен признать, что сегодня не совсем обычный четверг, – отвечаю я.

Я смотрю на погребальную маску. Она, похоже, украшена сусальным золотом; черты лица показаны очень детально: одна ноздря больше другой, углы глаз подчеркнуты красными точками. Черты номарха отражены в стилизованном виде, чтобы душа могла узнать его мумию в ходе ежедневного воскрешения.

Эта маска невольно наводит меня на мысль о посмертных масках королей, ученых и художников, начиная со Средних веков и кончая Гражданской войной в США. О посмертных масках Генриха VIII, Наполеона и Николы Теслы, которые выставлялись на похоронах и в музеях.

– Ты когда-нибудь слышал о l’inconnue de la Seine?[13] – Уайетт качает головой, и я продолжаю: – Она утонула в Париже в восьмидесятых годах девятнадцатого века. Кто-то в морге сделал гипсовый слепок с ее лица, и оно… прекрасно. Такое чувство, будто она заснула с улыбкой на устах, хотя, скорее всего, там имело место самоубийство. Девушку сравнивали с Моной Лизой, богачи даже украшали стены этой посмертной маской как произведением искусства. В тысяча девятьсот шестидесятом маску использовали в качестве манекена искусственного дыхания.

– Одним словом, ирония судьбы, – сунув руки в карманы, замечает Уайетт.

– Просто поразительно, что можно так спокойно встретить смерть. – Я снова смотрю на Джехутинахта. – Как думаешь, у него это сработало?

– Что именно?

Я показываю на заклинания, начертанные на стенке саркофага:

– Все это. Приготовления. Думаешь, он попал туда, куда хотел?

– Очень на это надеюсь. Потому что ему потребовалось чертовски хорошо потрудиться, чтобы туда попасть, а нам придется нахлебаться дерьма полной ложкой, чтобы его оттуда вытащить.

Уайетт поворачивается, и я слышу скрип веревочной лестницы, по которой он лезет наверх. Я бросаю прощальный взгляд на мумию. Чисто философски я понимаю, что единственный способ узнать больше о людях, живших в далеком прошлом, – это разобрать по частям то, что они считали местом своего последнего упокоения. С позиций научного сообщества цель оправдывает средства. Мне хорошо известно, что религия – это то, что мы сами себе создали. Но что, если Джехутинахт – и все остальные – были правы? Что, если сегодня ночью после захода солнца душа Ба Джехутинахта вернется в его саркофаг, но не обнаружит там трупа, с которым ей необходимо соединиться?

Что, если именно утерянная частица тебя и является самой важной?

Я слышала, что любовь и ненависть – две стороны одной медали, и это объясняет, почему я так сильно и так скоропалительно влюбилась в Уайетта. В мою бытность аспиранткой мы с ним бежали наперегонки, то и дело меняясь местами. Я потратила столько сил в попытке обойти Уайетта, что для меня было откровением стать с ним на равных и прекратить гонку, чтобы увидеть его новыми глазами.

Уайетт оказался совсем не тем человеком, каким он себя позиционировал: заносчивым, остроумным британцем, привыкшим к лидерству. На поверку все это было лишь мастерской игрой. Его мучили ночные кошмары, заставлявшие биться в моих объятиях. Любитель проказничать, он оставлял мне написанные иероглифами неприличные послания на запотевшем зеркале, когда мы принимали душ. Он прикасался ко мне так, будто я была сделана из чистого золота или могла растаять, как утренний туман.

Очень трудно было скрыть наш роман от восьмерых человек, живших с нами под одной крышей, но мы с Уайеттом делали все возможное. Нам пришлось работать рука об руку над обнаруженным дипинто, поэтому мы продолжали грызться, словно на дух не переносили друг друга. Но на самом деле каждый раз, проходя мимо, он незаметно гладил меня по спине, а когда мы сидели рядом за обедом, то я, зацепив мизинцем палец Уайетта, проводила под столом его рукой по своему бедру.

И когда все обитатели Диг-Хауса ложились вздремнуть в полуденный зной, я прислушивалась к звукам футбольной пробежки Уайетта за дверью. Две гуляющие плитки на полу, как ни старайся, неизменно громко стучали, если на них наступить. Я считала до ста, после чего следовала за Уайеттом. Иногда приходилось пробираться мимо Хасиба, мирно дремавшего во дворе под яркими флагами сохнувшего на веревке белья. За воротами Диг-Хауса я шла, опустив глаза долу, чтобы спастись от палящего солнца. Уайетт обычно выкладывал камнями стрелку или волнистую линию вдоль ведущей к реке тропы. И где-то на полпути я уже видела его фигуру. Впрочем, иногда он выскакивал из зарослей кукурузы, чтобы обнять меня со спины.

Мы урывали эти часы для себя. Несмотря на обожженные щеки и выгоревшие волосы, нам было плевать на солнце. Мы шли вдоль высоких грядок и целовались, вдыхая едкий аромат дикого лука. А потом лежали на ложе из сена, и Уайетт рисовал на мне кистью из мятлика: от впадинки на шее и до пупка, а валявшийся в пыли ослик пел для нас песни. Мы сидели на берегу реки и говорили, говорили: о его отце, который умудрился профукать фамильное состояние в результате ряда катастрофических вложений, но настаивал на том, чтобы сыновья для блезира учились в Итоне; о моей матери, работавшей на двух работах, чтобы оплатить мои студенческие займы. О том, каково это будет – увидеть наши фамилии, напечатанные рядом. Каково это – чувствовать себя потерявшимся во времени, когда теряешься во времени.

По вечерам я считала, сколько людей прошли в душ, чтобы оказаться предпоследней. Потом я отправлялась в ванную комнату, Уайетт шел следом, в чем не было ничего необычного, поскольку в душевой имелось несколько кабинок, но вот только мы вдвоем забирались в одну. Уайетт поднимал меня за бедра и прижимал к кафельной стенке. Или садился на кафельный пол, упиваясь мной, пока у меня не подкашивались колени, и откидывал голову под струйками пара, царапая ногтями мои бедра. Наши объятия были такими тесными, что даже вода не могла просочиться между нами.

Говард Картер, обнаруживший мумию Тутанхамона, попытался поднять ее из погребальной камеры, так как не сразу сообразил, что внутренний саркофаг отлит из золота, в связи с чем вся операция едва не провалилась. Для подъема мумии Джехутинахта Сафия решила воспользоваться лебедкой, установленной над погребальной шахтой на длинных деревянных ногах. Крышки обоих саркофагов уже подняли в погребальную камеру основной гробницы, а мумию плотно обложили прокладочным материалом, чтобы она не сдвинулась, когда местные рабочие начнут извлекать саркофаги-матрешки из погребальной шахты. После чего мумию планировалось поместить в дышащий деревянный ящик. В настоящее время мумии больше не распеленывают, а исследуют с помощью компьютерной томографии. Уайетт уже скооперировался с больницей в Эль-Минье, но, поскольку он, собственно, не занимается физической антропологией, задача его открытия в данном случае была несколько иной. Я знаю, что многие отождествляют египтологию с мумиями, но, если честно, мумии не так уж много могут сказать. Ну да, кто-то умер тысячи лет назад. Что всегда полезно подтвердить. Но именно то, что находится в саркофаге, и помогает нам понять, как жил этот самый Джехутинахт, во что верил, на что надеялся.