Книга двух путей - Джоди Пиколт

В часовню гробницы опять набивается куча народу: вернулся Мостафа Авад, а с ним – незнакомые инспекторы Службы древностей. Плюс Сафия привела целую команду для перемещения мумии в деревянный ящик. Формально у нас у всех есть чем заняться в гробнице, но сегодня один из тех дней, когда мы будем творить историю на несколько ближайших лет, а потому Уайетт не намерен отправлять кого-то копировать настенные надписи. Мы толчемся возле шахты, прислушиваемся к распоряжениям бригадира, запускающего лебедку, и ответным крикам рабочих из-под земли. И так, дюйм за дюймом, драгоценный груз тянут наверх, и я со своего наблюдательного пункта за спиной Уайетта вижу кедровую крышку извлеченного из погребальной камеры саркофага.

На подъем саркофага, в данный момент висящего на тросах лебедки над шахтой, уходит добрая часть утра, и еще три часа – на то, чтобы освободить саркофаг от такелажа и установить на планки с мягкой подложкой в часовне гробницы. Мы продолжаем работать и после ланча, когда песок и скалы вокруг становятся белесыми от солнца, а зной превращается в живое существо, поскольку решительно не желаем пропустить столь ответственный момент.

Наконец саркофаг благополучно установлен, и к работе могут приступить члены группы по консервации. Они осторожно поднимают лежащую на боку мумию и укладывают ее на спину в деревянный ящик. Дождавшись, когда Альберто сфотографирует внутреннюю часть узкого кедрового саркофага, Уайетт достает из кармана чистую кисточку и осторожно смахивает пыль веков, чтобы лучше разглядеть днище, которое до того было скрыто лежавшей мумией. После чего с восторженным воплем бросает кисть на каменный пол гробницы, подхватывает меня на руки и начинает кружить. Я замираю, понимая, что все вокруг смотрят на него. Смотрят на нас.

А когда Уайетт разжимает руки, удивленные взгляды сразу перестают меня волновать. Потому что я вижу на днище внутреннего саркофага Джехутинахта волнистую голубую линию, извивающуюся черную линию и узкий красный прямоугольник. Новейшее открытие в египтологии – самая древняя версия «Книги двух путей».

В тот полевой сезон, когда мы скрывали от всех наши отношения, Уайетт приходил ко мне в постель, где вполне хватало места на двоих. Я так привыкла засыпать возле Уайетта, что без него не могла сомкнуть глаз. И в результате, когда однажды Уайетт не пришел в душ и не появился в моей спальне, я сама отправилась к нему в комнату.

Мы столкнулись в темноте в коридоре. Выронив из рук одеяло, Уайетт поддержал меня за плечи.

– Смена декораций, – прошептал он.

Похоже, он направлялся в вади. Теперь возле находки на ночь выставляли охрану, но Уайетт собирался сказать, будто мы хотим взглянуть на дипинто в темноте, при свете фонаря, что иногда практикуется.

Расстелив прямо под дипинто одеяло, Уайетт махнул мне рукой:

– После вас, моя королева.

Я растянулась на одеяле:

– Королева? А почему не король?

– Типа Хатшепсут?

Хатшепсут, дочь Тутмоса I, стала царицей Египта, выйдя замуж за своего брата Тутмоса II. После смерти мужа она была регентом своего несовершеннолетнего пасынка Тутмоса III. Но через некоторое время, ссылаясь на свое высокое происхождение и ритуальную подготовку, женщина совершила беспрецедентный шаг. Около 1473 года до н. э. она приняла титул и полную власть самого фараона, сделавшись соправителем Египта.

– Чертовски амбициозная дама, – заметил Уайетт.

– Интересно получается. Если женщина добивается власти, то она считается амбициозной. А если это делает мужчина, то это вроде как в порядке вещей, да? – нахмурилась я. – Женщина тоже может быть политически мотивированной. Насколько нам известно, Хатшепсут пыталась разрешить семейный кризис. Типа кто-то там хотел свергнуть ее пасынка, и ей нужно было срочно решать, как удержать трон. Она просто хорошая мать.

– Ну да, дражайшая мамочка. После ее смерти Тутмос III снес все статуи Хатшепсут и попытался стереть ее имя…

– Но не раньше, чем настал черед его сына Аменхотепа занять трон. То, что Хатшепсут была женщиной, собственно, не имело особого значения. На дошедших до нас изображениях она в немесе, схенти и топлес, так что все видели ее груди.

Уайетт расстегнул мою рубашку:

– А вот с этого места давай поподробнее.

– И даже когда она была фараоном, то именовалась как Первая из благородных дам. И во всех текстах применительно к ней используются местоимения женского рода.

Уайетт уткнулся носом в мою шею и принялся стягивать с меня штаны:

– Мне нравится, когда ты строишь из себя феминистку.

Шлепнув Уайетта по руке, я продолжила:

– Она также построила гигантский погребальный храмовый комплекс Дейр-эль-Бахри и возглавила торговую экспедицию в легендарную страну Пунт, которая была гигантской…

– Кстати, кое о чем гигантском…

– …но все это не имело никакого отношения к ее полу. Это то же самое, что иметь женщину-президента и утверждать, будто всеми своими достижениями она обязана не лидерским качествам, а исключительно гендерным признакам.

– Хатшепсут свое дело туго знала. – Взяв мое лицо в свои ладони, Уайетт поцеловал меня.

Когда мы наконец разомкнули объятия, я дышала с трудом.

– У тебя что, какие-то проблемы с умными, амбициозными женщинами, туго знающими свое дело?

Уайетт перекатил меня на себя.

– Ты ведь в курсе, что под каждой сильной женщиной находится очень, очень счастливый мужчина, – прошептал Уайетт.

Мне нравилось, что мы могли глухой ночью посреди пустыни спорить о египетских царях и царицах. Нравилось, что не нужно объяснять Уайетту, кто такая Хатшепсут. Нравилась физика наших отношений, а именно то, что наши споры были такими же бурными, как и наши оргазмы. Нравилось, что с Уайеттом я всегда чувствовала себя словно в минуту затишья перед грозой.

Я любила Уайетта.

Думаю, та ночь врезалась мне в память именно потому, что я впервые себе в этом призналась, но вместо паники или смущения у меня возникло теплое, как фланелевое одеяло, уютное чувство правильности сделанного выбора. Будто после ночной метели я посмотрела утром в окно спальни и, увидев изменившийся до неузнаваемости ландшафт, сразу поняла, что сердце непременно выведет меня на верную дорогу.

Я запомнила ту ночь еще и потому, что утром мы проспали. Подскочили, точно ошпаренные, и опрометью бросились бежать в сторону Диг-Хауса, чтобы успеть вернуться до того, как встанут его обитатели. Но когда ввалились на кухню, остальные пять аспирантов и профессор Дамфрис уже вовсю завтракали.

– Хвала богам, – не отрывая глаз от своего кофе, произнес Дамфрис. – Теперь мы можем больше не притворяться, будто не знаем, чем вы двое тут занимаетесь.

Я так сильно покраснела, что мое лицо, казалось, вот-вот расплавится. Пробормотав нечто нечленораздельное, Уайетт протянул одеяло Хасибу и опустился на стул рядом с моим. Мы боялись касаться друг друга. Мы боялись даже дышать.