Становясь Лейдой - Мишель Грирсон

Лейда сидит, съежившись под штурвалом. Одним прыжком поднимается на ноги. Мама!

Фонарь скользит по палубе, в одну сторону и в другую, как качающийся маятник.

Маева поднимается на ноги. Раскрывает объятия. Быстрее, Лейда!

Малышка подпрыгивает в воздух.

Одна мучительная секунда – тик, – и ее уже нет.

* * *

Время замедляется и течет вспять. Собирается складками, складываясь в себя. Морщится ссохшимися заплатами. Каждый миг одновременно сшивается воедино и рвется в клочья.

Опрокинувшийся фонарь. Пролитое масло. Одна-единственная искра. А потом – стена рыжего пламени.

* * *

Маевины руки тянутся в пустоту, умоляют, чтобы их наполнили.

Маева кричит, мечется по горящей палубе.

– Лейда! Где ты?

Огонь поглощает все на своем пути – скамью, штурвал, одеяло, шарф, – превращает в золу и пепел.

Жестокий удар небытия – черные хлопья, разлетевшиеся по ветру, – Маева падает на колени. Кончик ее длинной косы вспыхивает и искрится. Шипит.

Выбираться из кокона оказалось гораздо сложнее, чем он ожидал. Никогда прежде он не был таким хрупким и нежным созданием. Тоньше бумаги, невесомый, как ниточка паутины. Его тельце – одновременно чудесное и бессильное – пропитано свежей влагой рождения. Его тонкие крылья раскрываются с большим трудом; лапки еле удерживают равновесие в необозримом пространстве возможностей.

Я ничто, я легче ветра.

Полет, бегство, свобода. И вся эта громада помещается внутри хрупкого крошечного существа.

Радость рождения – когда наконец можно выйти на волю из плотного кокона – вмиг омрачается ощущением собственной уязвимости. Его лапки, тонкие, как волоски, чувствуют вкус окружающего пространства, и сразу становится ясно, что что-то неладно. Что время разрезано на кусочки и рушится слой за слоем. То, что было, что есть и что будет – все свернулось в тугой рулон. Рождение и смерть, все, что случается между ними в круге бытия, несется вихрем и скручивается в себя. Он никогда раньше такого не знал. Может быть, так ощущается время для слабых крылатых созданий?

Липкий пот рождения. Кислый вкус смерти. Одновременно.

Ведьмы хитры и коварны.

Сестры его обманули. Позволили ему поверить, что терпение вознаградится и в самом конце он получит желаемое. Что в последние дни он сможет стать тем, кем захочет; и что Маева будет его наградой за все, чем он пожертвовал: временем и собственной божественной сущностью. Что все будет просто: она найдет свою кожу и нырнет в море. И он будет рядом. Их дочь станет странствовать между мирами, и на суше, и в море – по собственной прихоти.

Но его крошечное мотыльковое сердце уже знает, что это не так; что Маева уходит из этого мира без него – в тот самый миг, когда он родился крылатым, чтобы лететь к ней. Дождь для многих – всего лишь досадная помеха; для него – верная смерть. Хрупкость его последнего облика – вне всяких сомнений, забава для трех сестер. Бог, заключенный в иллюзии свободы, неспособный к полету. Бессильный исполнить свое самое заветное желание.

Он их проклинает.

Вода стекает по Великому дереву, колодец переполняется – еще одна глубокая борозда судьбы на гигантском стволе. Ему представляется, как сестра, чье лицо скрыто под плотной вуалью, ковыряет острым ногтем кору и тихонько хихикает. Его безудержный пыл всегда выходит ему боком. Он слишком быстро нырнул в этот проклятый кокон, мысль о том, чтобы быть рядом с Маевой – и их ребенком, – ослепила его, затмив разум. Он пожертвовал своим глазом, своим зрением, своим местом среди богов, чтобы сделаться крошечной мошкой, без сил, без слов и без магии. Он был уверен, что время на его стороне, что смерть никогда не приходит к героям историй, еще не рассказанных до конца.

Как можно быть таким глупым? Время уходит, время захлестывает себя. Вновь и вновь, цикл повторяется. Даже для Бога.

Его переполняет ярость. Его крылья бьются со скоростью молний.

Гнев питает сам себя. Как и любовь.

Его легкие вбирают в себя штормовой ветер. Он представляет, что вдыхает Маеву, все ее естество, их танец любви теперь превратился в танец выживания. Его крылья бьются так сильно, что сливаются в сплошное пятно. Пламя отчаяния выжигает его крошечное сердечко. От этого невыносимого жара он падает с прутика, за который цеплялся.

Я иду к тебе, Маева…

Питер отчаянно пытается плыть против приливных волн. Догнать горящий траулер. Но каждый раз волны все яростнее отбрасывают его к берегу, и расстояние между ним и траулером не сокращается, а, наоборот, увеличивается с каждым толчком воды. И вот – последняя слепящая вспышка на горизонте, а потом – ничего. Больше ничто не горит в темноте. Его лодку, его жену – его жизнь – поглотило ненасытное море. Остался лишь дождь.

Он вгрызается зубами в шаткую твердь. Соль, песок, пот и слезы стекают по горлу, заглушая рыдания. Когда-то, выброшенный на берег в буйстве другого шторма, он нашел любовь всей своей жизни. Свою судьбу, спрятанную под покровом рыжих, как водоросли, волос.

В тех же водах он потерял все.

Он переворачивается на спину, сил уже не осталось. Но разве теперь это важно?

Она не твоя дочь.

Четыре коротеньких слова. Гибельная лавина. Тяжесть крошащихся гор погребает его под собой. Всего одна фраза, отнимающая у него их ребенка – ее ребенка. Ему не хочется даже думать о том, что это значит. Кто этот мужчина. Кого Маева любила до него. Кто был отцом его Лейды.

Лей-ли…

Он слышит имя дочери, крик на ветру.

Она. Не. Твоя. Дочь.

– Ты не права, Мае. Она моя дочь и всегда будет моей. – Он шепчет эти слова, но ветер уносит их прочь. Где ты, дитя? Маева уж точно не привела бы тебя сюда. Но он откуда-то знает, что именно так и было. Он кое-как поднимается на ноги и бежит по песку, спотыкаясь на каждом шагу, его взгляд мечется и по земле, и по морю. Он зовет Лейду, срывая голос, кричит ее имя ветру, дождю и небу. Где она?

Он снова бросается в море, стоит по колено в волнах прибоя, в последний раз выкрикивает ее имя. Оно срывается с его губ, и штормовой ветер рвет его в клочья.

Кусок серой шкуры размером с шаль прибивается к его ногам. Он наклоняется и хватает его. Ладонь сочится кровью.

Это последнее, что от нее осталось. Единственное, что осталось.

– Маева!

В ответ доносится ржание их старой лошади. Питер бежит к ней, прижимая к груди кусок шкуры. Тихо шепчет ласковые слова, успокаивая перепуганное животное. Кладет шкуру поверх седла. Хватает поводья и ведет лошадь к пристани. На краю причала лежит мешок. Питер его поднимает. Вглядываясь в горизонт, он опять зовет Лейду. Чувствует, как в груди поднимается вихрь – надо решительно принимать меры, – но его тело и разум словно одеревенели. Судорожно сжимая в руке мешок, он возвращается к лошади.