Становясь Лейдой - Мишель Грирсон

Ему нужно собрать поисковый отряд.

Ему нужен Ганс.

Ему нужен свет дня.

Ему нужна помощь богов. Один, верни ее мне…

Он падает на колени, стиснув поводья в одной руке. Другой рукой он цепляется за последнюю частичку, оставшуюся от жены.

Призрак плывет над волнами, бесплотный и зыбкий, не способный никого защитить. Старуха беспомощно наблюдает, как огонь и вода поглощают горящую лодку. Мечется в смятении, воспаряет в дожде и ветре, в самом сосредоточении бури.

Зачем я здесь, Скульд? Что мне делать?

Она видит, как муж рыдает и бьется в воде, точно безумный. Каждый раз волны выталкивают его обратно на берег. Сестры, прядущие нити судьбы, неумолимы.

Она воздевает кулак к небу. Хотя бы избавьте их от страданий. Проявите хоть толику милосердия. Сжальтесь.

Сверкает молния; штормовой ливень безжалостно хлещет с небес. Она сама этого не ощущает, но электрические заряды, пронизывающие пространство, пронзают и ее тоже. Гнев богов.

И вот тогда она видит его. Крошечное существо, белое пятнышко в воздухе над бушующими волнами. Слишком маленькое для птицы. Она подлетает поближе и понимает, что это крошечный мотылек. Она наблюдает, как он отчаянно бьется с буйством стихий, как биение хрупких крылышек то замедляется, то вновь ускоряется и поднимает его повыше, не давая упасть в бурное море.

Здравствуй, старый друг, мысленно произносит она, наконец узнавая его. На этот раз ты выбрал не самый удачный облик.

Он не отвечает, измученный полетом – одним только старанием выжить в этой оболочке.

Она рассеивается туманом. Может быть, это именно то – единственное, – что я могу сделать. Спасти этого крошечного бедолагу. Ее собственный облик растекается в воздухе, а затем уплотняется вокруг мотылька, защищая его от ливня. Они вместе летят над водой. Она чувствует, что он сейчас упадет, сдастся течению ветра. И вдруг – малая милость. Пятно красных водорослей, словно сад на воде посреди моря. Откуда здесь водоросли, на такой глубине? Мотылек выдохся, обессилел, вся его воля сошла на нет. Подлетев ближе, Хельга понимает: Маева. Это не малая милость. Это судьба. Вот для чего она здесь задержалась. Вот для чего ей разрешили остаться на время.

Как морское создание, поднявшееся из пучины, Маева запрокидывает голову над водой, ее медно-рыжие волосы расплываются, точно водоросли, ярким пятном вокруг бледного тела. Она не видит Хельгу, но ей и необязательно ее видеть.

Старуха выпускает мотылька.

Он кувыркается на ветру. Его крылья поникли, сил уже не осталось.

Маева открывает рот, чтобы набрать воздуха для последнего вздоха. Мотылек падает точно ей на язык.

Его последнее, лучшее преображение.

Ее пугает стук в дверь. Сейчас почти ночь. Никто не ходит по чужим домам в столь поздний час, да еще в такую метель.

Сколько она себя помнит, папа всегда ее предупреждал – прежде чем выйти на холод к сараю, – что в такие морозы дети должны сидеть дома.

– Ты гораздо важнее, чем куры, мой маленький kanin. Они выживут в любую стужу. Если их не съедят волки. – Его глаза сверкали. – Зимой волки всегда голодны. Куры – их любимое лакомство. Но знаешь, что они любят больше всего? Даже больше, чем кур.

– Что, папа?

Он улыбнулся:

– Маленьких девочек.

Она взвизгнула, а потом рассмеялась, когда папа «укусил» ее пальцами за шею. Зимой, когда надо было ложиться спать, он всегда укрывал ее несколькими одеялами и укутывал плотно-плотно, чтобы до нее не добрались ни волки, ни стужа.

С тех пор прошло много ночей. Сколько именно – даже не сосчитать.

Папы так часто нет дома, с каждым разом – все дольше и дольше.

Она наблюдает за ним из окна. Каждый день он садится на лошадь и исчезает среди деревьев. Возвращается после заката. Иногда она слышит его шаги на крыльце, когда луна стоит высоко в небе. Он еле-еле стоит на ногах, от него пахнет элем или виски. Бывают ночи, когда он даже не в состоянии войти в дом и до утра спит на крыльце, рискуя замерзнуть.

Каждый день приносит всю ту же печаль. Каждый день он бросает ее одну.

Ей не нравится оставаться одной, но папа не виноват. Ему надо искать маму.

Ему надо искать меня.

Лейда пытается показать ему, что она здесь. Все время рядом, у него перед глазами. Она очень старается выпрыгнуть из того, чем стала теперь, но ничего не меняется. Ничего. Всем своим существом, изо всех сил она хочет стать чашкой, половицей, ложкой. Стать его Лей-ли, обнять его и сказать: Я всегда была здесь. Но все старания напрасны. Что-то переменилось. У нее больше нет волшебства. Как бы усердно она ни молилась – как бы отчаянно ни рвалась прочь, – она застряла накрепко. Неспособная двигаться и дышать – неспособная становиться, – как раньше.

Хорошо, что в ту ночь папа нашел кусок кожи и держал ее крепко, и привез домой, и повесил на окно в спальне. Может быть, он представлял, что мама по-прежнему где-то внутри, что ей надо почувствовать солнечное тепло сквозь оконное стекло. Иногда Лейде чудится мамин голос. Как будто мама ее зовет. Но она знает, что принимает желаемое за действительное. Иногда папа снимает кожу с окна и нежно ласкает ее в руках. Засыпает, прильнув к ней щекой. Она чувствует, как в нее впитываются его слезы. Но чаще всего папа просто глядит на тюленью кожу, висящую на окне, час за часом.

Часы остановились. Они больше не тикают. Папа забыл их завести, и теперь в доме тихо. Только свист ветра проникает в дом сквозь щели и трещины в стенах, проникает ей в голову. У меня вообще есть голова? Ее молитвы о том, чтобы мама вернулась, непрестанно вертятся в голове, которой, наверное, уже нет.

Метель бьется о стены дома, как волны о берег. В море белого снега тонут следы лошадиных подков. Он вернется. Он должен вернуться домой – ему больше некуда возвращаться. Но эта уверенность не спасает от гложущей пустоты, поселившейся в ней; от растущей дыры, что становится все больше и больше с каждым часом, проведенным в одиночестве. Под снегом, скопившимся под окном, уже не видно ступеней крыльца.

Она глядит в темноту. На крыльце – темная, смутная тень.

Кто-то стучит?

Да, в дверь опять постучали. Настойчивей, громче.

На крыльце сгорбилась в ожидании маленькая фигурка с лицом, спрятанным под капюшоном. Она то и дело поглядывает наверх, на окно, где висит Лейда. Словно чувствует ее присутствие.

– Питер?

Голос женский, знакомый. Я тебя знаю.

– Я знаю, ты дома. Впусти меня, это я. Я вернулась.