От фермы к фабрике. Новая интерпретация советской промышленной революции - Роберт Аллен

Однако, по мнению Барсова и других ревизионистов, следует также учитывать объем сбыта продукции на колхозных рынках. Тогда рост цен по всем категориям сбыта составит 6,2 раза, что превышает темпы инфляции цен в секторе потребительских товаров (4,22), что дает основание ревизионистам утверждать: в условиях торговли, напротив, наблюдалась тенденция к улучшению.

Однако существует третий вариант способа исследования — он предполагает сравнение уровня инфляции с ценами, которые получали бы крестьяне, не будь между ними и потребителями посредника в лице государственной системы. Если бы не было налога с оборота и сельскохозяйственного налога, цены на сельскохозяйственные продукты увеличились бы в 8,9 раза. Но, как гласит теория Преображенского, большая часть прибыли, которая при иных обстоятельствах перешла бы к крестьянам, стала достоянием государства.

Реализация сельскохозяйственной продукции

Политика коллективизации привела к более высокому уровню продаж в начале 1930-х гг., чем тот, который бы обеспечил нэп, но к концу десятилетия разница между двумя система была бы уже не столь заметной. Развал сельского хозяйства в начале 1930-х гг. означал, что сельскохозяйственный сектор производства в условиях коллективизации был значительно меньше, чем было возможно, если предположить, что политика нэпа охватила все десятилетие. Однако основную часть своего урожая колхозы реализовывали на рынке. При системе коллективных хозяйств уровень внедеревенских продаж на протяжении 1930-х гг. был выше, но к концу «десятилетия нэпа» продажи сравнялись бы по объему. Эти продажи были частью механизма, обеспечивавшего перемещение капитала из аграрного сектора в промышленность.

Впрочем, необходимо заметить, что «маркетинговое преимущество» системы коллективного хозяйства отнюдь не способствовало экономическому развитию страны. Индустриализация в условиях нэпа была бы менее интенсивной, и рост городов шел бы медленнее, поэтому потребность городских жителей в продуктах питания была бы ниже. И хотя при таком варианте исторического развития основная часть выработки сельского хозяйства осталась бы в деревнях, объем продаж продовольствия в город обеспечил бы необходимый уровень роста экономики. При этом продукты животноводства в экономике нэпа составляли бы большую часть объема сельскохозяйственного производства, что предполагает изменение каналов сбыта. Приведенные в данной работе имитационные модели нэпа демонстрируют более высокий уровень продаж на колхозных рынках (где в основном и продавались продукты животноводства в 1930-е гг.) и, соответственно, снижение сбыта сельскохозяйственных товаров в промышленный сектор; данный факт уже нашел свое отражение в предыдущем разделе. Таким образом, сохранение нэпа означало бы меньший объем производства потребительских товаров в 1930-е гг., но при этом предполагало увеличение объема производства свежих продуктов. В этом случае объем потребления на душу городского населения — при условии учета обоих источников — в экономике нэпа был бы выше[131].

«Спасатели»: существовали ли они?

Ноув и его оппоненты сходились во мнении, что какая-либо категория населения должна была прийти на помощь сталинской промышленной революции. По мнению Ноува, это были крестьяне, в то время как ревизионисты утверждали, что это были горожане-рабочие. Хотя в конце первой пятилетки произошел резкий спад потребления в сельской местности и в городах, к концу 1930-х гг. его уровень восстановился и в среднем был примерно в 5 раз выше, чем в 1928 г. С учетом подобной тенденции весьма сложно согласиться с тем, что рост инвестиций осуществлялся за счет сокращения потребления.

Кроме того, отсутствуют какие-либо доказательства, подтверждающие факт сокращения производства товаров широкого потребления для высвобождения ресурсов, посредством которых предполагалось расширить сектор машиностроения, металлообработки и строительства. Напротив, наблюдался рост уровня занятости в легкой промышленности. Согласно оценке Кагана (1959), количество рабочих дней в сельскохозяйственной сфере в 1933 г. было на 2 % выше по сравнению со средними показателями 1926–1929 гг. В 1934–1938 гг. занятость повысилась на 8-14 % против уровня 1926–1929 гг. Рабочие, ушедшие из деревни и поселившиеся в городах, были частью избыточной рабочей силы, в которой сельское хозяйство не нуждалось.

Сфера производства потребительских товаров также демонстрировала рост уровня занятости; при этом ключевые предприятия в этой сфере занимались именно переработкой продукции сельскохозяйственного производства. Так, в текстильной промышленности этот показатель вырос с 1,9 млн человек в 1927–1928 гг. до 2 млн в 1933 г. и до 2,6 млн в 1937 г. В производстве продуктов и сопутствующих товаров в 1927/1928 гг. было занято 0,8 млн человек, в 1933 г. - 1,1 млн, а в 1937 г. — уже 1,5 млн (Нуттер. 1962, 501–502). Данных о перераспределении ресурсов между сельским хозяйством (или в целом сектором производства потребительских товаров) и производством инвестиционных товаров нет.

Основными фактами, позволяющими прийти к заключению, что ресурсы были переведены из сферы производства потребительских товаров в сферу производства средств производства, являются голод 1932–1933 гг. и параллельное снижение реальных доходов городского населения. Однако следует учесть, что упомянутые события были вызваны сокращением сельскохозяйственного производства, которое представляло собой непосредственный результат политики коллективизации. В итоге произошел резкий рост цен на продовольствие на рынке свободного сбыта (и соответствующее снижение уровня заработной платы городских рабочих в реальном выражении), а в регионах, являющихся поставщиками зерна, начался голод. Голодная смерть вовсе не является механизмом перераспределения ресурсов, и снижение уровня потребления в начале 1930-х гг. в большей степени свидетельствует о разрушительном воздействии сельскохозяйственной политики, проводимой правительством, чем отражает процесс миграции крестьян в города в поисках работы.