Четыре сестры - Малика Ферджух

походила на корсара с Антильских островов. Женевьева, качавшаяся в подвешенной сетке, как в гамаке, нашла, что сестра вся светится, ну просто «Анна из Вест-Индии», и постаралась не тревожиться.

– Кто хочет рыбу на обед? – крикнул Танкред.

– Я! – завизжали мелкие, и Гортензия, и Шарли.

– Тогда порыбачим.

Они закинули и закрепили удочки. Женевьева повторила операцию «Уровень защиты 40». Танкред раздал всем лимонад, а Шарли на лила себе стакан чего-то похожего на воду, но почему-то стала смеяться после третьего глотка.

После четвертого она замурлыкала знакомый мотив из репертуара любимых певцов тети Лукреции:

Я так люблю, нет больше мочи,

О это чудо летней ночи,

О Тихий океан…

– Не надо упоминать нашу дорогую тетю Л., а то ведь с нее станется и здесь появиться! – сказала Гортензия.

– Тетя Лукреция? Здесь? Ха-ха! – расхохоталась Шарли, вглядываясь сверху в бесконечный горизонт.

Энид торопливо огляделась, как будто тетя могла вынырнуть из воды в образе морской свинки или, что вероятнее, акулы.

– Как знать, – вздохнула Беттина.

Шарли прыснула и уютно устроилась в объятиях капитана. Женевьева поднялась из сетки и направилась к мелким с тюбиком крема. Поглощенные рыбалкой, они дали намазать себя, как бутерброды, не обращая на нее ни малейшего внимания.

Беттина, которая с самого отплытия лежала, опираясь на локоть, на передней палубе, подогнула ноги, как Русалочка в сказке Андерсена.

Поначалу прогулка не казалась ей ни особо приятной, ни такой уж неприятной. Ей нравилось солнце, но быть окруженной водой нравилось куда меньше. Она с завистью посматривала на сестер, которые явно были от этого в восторге.

Сдвинув с места свою особу лишь на минимум миниморум, она пошарила в корзине для пикника, нашла экземпляр «Пустяков», который сунула туда дома, и принялась вяло его листать в такт качке. Страница, волна, страница, волна. Ее взгляд зацепился было за один заголовок, который тут же ускользнул из поля зрения, определенно не желая быть прочитанным. Усилием воли она заставила его стоять смирно. Ей удалось разобрать: «Будьте сексуальной, не будучи…» Остальное снова взмыло в воздух, рассыпав слова между небом и морем.

Беттина отвернулась. Волна. Снова начала. Волна. Листать страницы. Она сглотнула. Слюну. С чувством. Что глотает. Язык. Не свой. Чужой. Она закрыла глаза.

Где-то далеко кричала Женевьева:

– Кстати, о тете Лукреции… У нее ведь скоро день рождения?

Все быстро раскинули мозгами. Да, где-то скоро… но когда?

– Лишь бы мы не пропустили дату, – вздохнула Шарли, откинув голову на грудь шкипера. – А то наслушаемся, как она будет петь нам «Рамону».

– Или «Нет больше моооочи, летние нооочи!» – во все горло завопила Энид.

Женевьева, Шарли и Гортензия, надрывая глотки, подхватили хором:

– Акапулькооооо! Акапулькооооо!

Танкред заткнул уши и налил им еще лимонада, всем, кроме Беттины, которая задремала. Тут высказалась Гортензия:

– А я? Мой день рождения?

С подозрительным видом она ткнула пальцем в Энид:

– Вот ты, например. Знаешь, когда он?

Энид была очень занята катушкой своей удочки.

– Почему я?

– Отвечай. Знаешь?

– Конечно. Ведь твой день рождения каждый год в один и тот же день.

Шарли прыснула в фуражку шкипера. Женевьева улыбнулась. Беттина не открывала глаз.

– Когда? – рявкнула Гортензия, силясь перекричать хлопанье парусов.

– Если ты не знаешь, не мне тебя учить, – ответила Энид надменно, но вполне логично. – Ой! Кажется, клюет…

Ничего не клевало. Но эта уловка позволила ей убежать к Дезире и Гарри.

– А ты, Беттина? – не унималась Гортензия. – Не притворяйся, будто спишь. Ты помнишь, когда я родилась?

– Да. Конечно, – пробормотала Беттина, крепко зажмурившись.

– Когда это было?

– Тому. Как минимум. Одиннадцать лет. С половиной?

Тут Беттина вдруг открыла глаза, перегнулась через перила и отдала свой лимонад рыбам.

Что положило конец дискуссии.

Беттина немного ожила в каюте. Она лежала. Шарли брызгала ей в лицо холодной водой. Беттина разглядывала старшую сестру сквозь опущенные ресницы. На фоне красной обивки банкеток щеки у нее были как у пьяницы.

– У тебя морская болезнь, – прошептала Шарли.

– Нет, – ответила Беттина. – У меня сердце к горлу подкатывает.

– Это одно и то же.

Нет, подумала Беттина. Все дело в сердце: оно болит.

Когда «Нунквам» вернулся в порт, солнце стояло низко над мачтами и жгло глаза. Беттина наконец пришла в себя. Ей стало стыдно, тем более что все были в восторге от прогулки. Энид, весело распевая, помахивала ведром, в котором плескались три селедки, Шарли насвистывала «Акапулько», капитан, загорелый, довольный, нес сумки, корзины и удочки легко, точно перышки. Гортензия, Дезире и Женевьева шли впереди и болтали.

Сзади Беттине все были хорошо видны, и она перехватила взгляд старшей сестры и ее улыбку, адресованную Танкреду. И ощутила ледяной холод в сердце, заметив что-то в лице Шарли, что было уже не с ними.

А позади море несколько минут играло с солнцем, как с мячиком. И наконец щелчком отправило его в Южное полушарие.

* * *

Танкред парковал свой «форд мондео» у башенки, когда в доме зазвонил телефон. Шарли побежала открывать дверь, напевая себе под нос «Акапулько». Ключ заело. Шарли ругнула его и снова запела «Акапулько». Замок наконец поддался.

Пока остальные разгружали машину, она кинулась в гостиную, поискала трубку, которая, разумеется, была не на базе. Трубка нашлась под подушкой кресла.

– Алло? – запыхавшись проговорила она.

– Добрый день. Сесилия Зербински.

– О, здравствуйте, Сесилия. Мы уже начали беспокоиться. Особенно Гортензия. Как дела? Как Мюгетта?

– Плохо. Она…

Сесилия помолчала, сделала глубокий вдох. Но Шарли уже обо всем догадалась.

– Мюгетта умерла, – сказала Сесилия, и ее голос оборвался бурными рыданиями.

17

Письма и тайники

Письмо Сесилии Зербински Шарли

Я в точности помню жест нашей Мюгетты, когда она отталкивала тарелку. Или когда я давала ей одежду, которую она не хотела надевать. Она отодвигала ее кончиком пальца и говорила: «Нет, спасибо». Именно так, мне кажется, она отторгла и пересадку. «Нет, спасибо, достаточно». Не скажу, что я этого ожидала, это не так, я надеялась всем сердцем, как и все здесь. Но Мюгетту вымотали эти месяцы усилий.

Я очень хорошо представляю, как однажды вечером, посовещавшись со всеми своими кровяными тельцами, красными и белыми, со всеми пластинками, она сказала им: «Закончим на этом, а? Как вы думаете?»

Это трусость с моей стороны, но я вздохнула с облегчением, когда вы подошли к телефону в тот вечер, я не смогла бы сказать такое Гортензии. Только не по телефону. Вы найдете в этом конверте письмо, которое Мюгетта передала мне для